Прижмурив глаза, мигом утомившиеся от слепящего снежного сияния, Петяша повернулся против солнца и только теперь заметил, что он здесь не один. По левую руку от него, прямо в снегу, сидел, поджав калачиком ноги, желтолицый седой старик в кепке, дешевом рябовато-буром пиджачишке и синих рабочих штанах, заправленных в аккуратные, хотя и далеко не новые кирзовые сапоги с подрезанными голенищами.
Старик был знакомым. Едва увидев его, Петяша тут же вспомнил, как они с товарищами, без малейших затруднений пройдя верхнюю треть реки, которой в турклубе его родного города неизменно пугали «салажат», остановились перед первым взаправду серьезным порогом — осмотреться, в первый и последний раз за ходку облачиться в полное снаряжение туриста-водника и заодно сфотографироваться — в солидных касках, при толстых, вроде кирас, спасжилетах, с веслами наперевес. Тут-то из-за излучины вывернула длинная, узкая лодочка-«ветка» с подвесным «Вихрем» на корме. Заглушив мотор, из нее — совсем по-молодому резво — выпрыгнул на берег вот этот самый старик. Подхватив со дна своей «ветки» косу, он немедля встрял между замершими уже в картинных, с веслами наизготовку, позах Петяшей и его боцманом — Саней Рыжим. При этом лицо старика озарилось бесхитростной, доброй, но вместе с тем — Петяша мог бы в этом поклясться — исполненной глубочайшего ехидства в адрес заезжих бледнолицых улыбкой. Юрий Георгиевич, самый старший из группы, ко всеобщему удовольствию запечатлел живописную троицу своим «Зенитом».
Засим старик, на основательно изломаном русском — и даже не русском, русскими в этом странном, причудливом языке были только слова — выспросив имена всех четверых, но сам так и не назвавшись, поинтересовался, не найдется ли у кого крючков для взаимовыгодного обмена на свежий, домашней выпечки хлеб. Лишних снастей не оказалось, не предполагали на этот раз вплотную заниматься рыбалкой, и потому Петяша — во всей компании курил один он — выделил занятному аборигену из своих запасов две пачки «Беломора» и еще, шику ради, одну лицензионного кишиневского «Marlboro», рассудив, что старик вряд ли видел что-либо подобное в ближайшем сельпо. Каковое, кстати, располагалось — ни близко ни далеко — километрах в пятидесяти ниже по течению.
Старика подарок обрадовал — он-то, как выяснилось, пробавлялся исключительно бийской махрой, купленной еще в весеннюю поездку в это самое сельпо, а после нее, родимой, и «Беломор» сойдет за деликатес. Проявившему, таким образом, неслыханную щедрость Петяше он посулил сделать так, что «твой тайга ходи, никакой люди твой не трогай: вода-люди не трогай, ветер-люди не трогай, медведь-люди не трогай, волк-люди не трогай…» Перечень живых (в понимании старика) сущностей, которым отныне возбранялось трогать Петяшу, оказался довольно длинен, но сути дела отнюдь не исчерпывал. По возвращении Петяши домой старик и вовсе брался «твой смотреть всегда, твой хорошо расти будет, шибко».
