И вот как-то утром прокричал свой азан муэдзин, а Зен не вернулся. Покраснело небо к востоку перед восходом солнца, солнце поднялось на человеческий рост — а Зен не вернулся. Почувствовала мать Зейна легкую судорогу в левом боку — такое добра не предвещало. Она твердо знала, что, если в левом боку дрожь появится, значит, не миновать беды ей или кому-нибудь из близких, это уж точно. Надумала она к дяде Зейна пойти, как вдруг уловила легкое движение в хлеву за дверью, услышала, как дверь в большом хлеву заскрипела, потом сильный грохот раздался, и вдруг видит она прямо перед собой страшное зрелище. Закричала женщина так, что услышал ее хаджи Ибрагим, отец Нуамы. Он у себя, за четыре дома, на коврике сидел, утренний кофе пил. Весь двор мужчины и женщины заполнили, женщины тут же унесли мать Зена, потерявшую сознание. Как водится, разделились люди опять на две половины: одни за матерью пошли, а другие, мужчины в основном, вокруг Зейна сгрудились. Длинный шрам через всю голову доходил ему почти до самого глаза, а грудь, рубаха, штаны — все было кровью перемазано. Люди совсем голову потеряли. Стал Абдель-Хафиз Зейну кричать, глаза у него гневом налились: «Говори сейчас же, кто с тобой такое сделал? Какой такой пес поганый тебя избил?» Женщины завопили, а некоторые в плач ударились. Нуама поодаль стояла молча, глазами в лицо Зейна словно впилась: ни искорки гнева в них не осталось — одна великая нежность да боль.
— Врача… — произнес хаджи Ибрагим.
Слово это возымело действие, как вода, пролитая на огонь, — женские вопли мгновенно стихли. «Врача!» — закричал Махджуб. «Врача!» — закричал Абдель-Хафиз. Ахмед Исмаил вскочил на осла и помчался за врачом…
Когда Зейн вернулся из лечебницы в Мерове, где он провел две недели, круглое лицо его сияло, одежда сверкала белизной. Он рассмеялся — что за чудо?! Не увидели люди у него во рту, как прежде, только два желтых нескладных зуба. В верхней челюсти сидел целый ряд ослепительно белых зубов, и такой же ряд ровных, словно из перламутра выточенных, зубов украшал нижнюю челюсть. Зейн будто другим человеком стал. Нуаме, стоявшей посреди встречавшей его толпы, показалось, что Зейн, в общем-то, недурен вовсе…
Долго еще Зейн ни о чем, кроме своего путешествия в Мерове, говорить не мог. Ему доставляло особое наслаждение, когда собирались вокруг него его старые приятели: Махджуб, Абдель-Хафиз, Ахмед Исмаил, Хамад Вад ар-Раис, Ат-Тахир ар-Равваси, Саид-торговец — и он рассказывал им все, что с ним приключилось.
