Мы договорились, что через дня три-четыре я заберу Пат домой, а сестра Кэтти, смотревшая у них за малышкой, переедет ко мне.
В тот же вечер я заехал в частную клинику Рикардо. Она находилась всего в нескольких километрах к западу от Сен-Клу.
В просторном холле больницы ко мне вышел высокий, атлетического телосложения и приятной наружности шатен с короткой бородкой, ничуть не старившей его, мой ровесник или немногим старше, с ясным, открытым и очень внимательным взором.
-- Доктор Скотт, лечащий врач вашей жены, -- представился он. Его голос -- мягкий, ровный баритон, тон -- учтивый и корректный -- невольно располагали к нему собеседника. Я лишь назвал свое имя, потом говорил только он, каким-то чутьем предугадывая все мои вопросы.
-- Мсье Де Санс, ваша жена поступила к нам в крайне тяжелом состоянии. У нас она пятую неделю, пока улучшений нет, и, к моему величайшему сожалению, в ближайшее время они вряд ли предвидятся. Сейчас очень важно понять первопричину ее болезни: возможно, смерть мальчика была лишь толчком, так сказать, последней каплей. Наследственность у вашей жены хорошая, что же касается ее наклонностей, привязанностей, словом, всего, что позволит нам узнать ее ближе, -- здесь мы рассчитываем на вас. Наверное, вы хотели бы увидеть ее. Какое-то время я не рекомендовал бы Вам встречаться с ней, не стоит рисковать... Пойдемте.
И он повел меня за собой.
Отдельный кабинет, куда мы вскоре пришли и где меня оставили одного, был разделен на два отдельных помещения прозрачной перегородкой; я подошел к окну -- парк внизу неторопливо успокаивался, исчезла зелень деревьев и трав, и жалобный свет немощного прожектора, откуда-то с крыши, заменял схоронившуюся луну... В комнате не было ничего, кроме глубокого кресла, но не успел я в него опуститься, как увидел Лиз...
Элизабет и Скотт находились по ту сторону перегородки. Моя жена покорно следовала за своим доктором; голова ее была склонена на грудь, и, казалось, она силилась и не могла ее поднять, а в кричащем взгляде ее синих, когда-то чарующих, а теперь наполненных ужасом глаз не было ничего человеческого; ее лицо было гораздо бледнее того, каким я его помнил, а губы дрожали. Когда же она села в кресло (как раз напротив меня), золотистые волнистые волосы, словно нарочно, скрыли от меня эту нарисованную безумием маску. Кажется, доктор пытался вызвать Лиз на разговор; если так, то его усилия не увенчались успехом: она не раскрыла уст и не сделала ни одного хоть сколь-нибудь осмысленного жеста. Наконец Скотт, обратив в мою сторону взгляд, зная, что я за ним наблюдаю, дал мне понять: довольно...
