Александра посадили между отцом и дядей, налили ему чашу сладкой сыты, пододвинули мясо зажаренное, пирог с рыбой.
Юрий Всеволодич, встав, призвал всех выпить во здравие гостя дорогого, надежды отцов Владимиро-Суздальских — княжича Александра Ярославича. После этого великий князь махнул рукой гусляру:
— Хвалу ему!
Хвалы пелись обычно в честь воинов заслуженных. И поэтому гусляр удивленно поднял белые брови и хоть ничего не спросил, но князь, поняв все, повторил уже с оттенком нетерпения:
— Да, да. Ему. Александру Ярославичу.
Гусляр склонил голову смиренно, тонкие темные пальцы опустил на струны. И с первыми же звуками гуслей стали стихать голоса за столами. Все тише, тише. Гусляр ждал этого. Сделав проигрыш, запел:
Ах ты, славный княже, Александр Ярославич, —
Внук великого Всеволода Юрьевича,
Мономахова кровь в твоих жилах тече.
Будь достойным их славы наследником,
От поганых храни землю Русскую.
Буде храбрым на рати, яко тур и орел,
На поганых стремись, яко лев, яко рысь,
И тоже честь и славу споем тебе.
Мудрый старец исполнил веление князя и против обычая не покривил. Все тише звучали струны, и голос певца, следуя за ними, угасал незаметно. Так и не уловил никто, когда они замерли и воцарилась в сенях тишина. Глаза гусляра были прикрыты, и только легкое дрожание век выдавало его волнение: по нраву ли песня великому князю?
Все смотрели на великого князя, не смея ни хвалить, ни хулить без его знака.
Юрий Всеволодич тряхнул головой, словно наваждение сбрасывая, поднялся за столом и, указав на гусляра, сказал в полной тишине:
— Лучшего скакуна ему из моих табунов.
И сразу же зашумели, закричали за столами, застучали чаши заздравные, а гусляр, привстав, низко поклонился князю.
— Спаси бог тебя, великий князь, за щедрость твою.
Тут из-за спины Юрия Всеволодича показался слуга, склонился к уху, шепнул словечко.
— Давай сюда, — сказал князь и принял из рук слуги невеликий сверток, тихо позванивающий.
— Ну, сыновец, — обратился Юрий Всеволодич к сидящему рядом Александру. — Вот тебе подарок от меня, мужу пристойный и надобный.
Александр встал, принял сверток, уже догадываясь, но боясь верить.
— Что это? — прошептал побелевшими губами.
— Это бахтерец, по моему велению для тебя изготовленный. И для Федора тож есть.
Александр развернул бахтерец и едва не зажмурился от великолепия блях, так искусно изготовленных и пригнанных друг к другу, что не виден был за ними и бархатный кафтан, на котором крепились они.
