— Дюльфик, Дюльфик, — сказал он вслух, — не дашь ли ты мне Дюльфик, взаймы двадцать пять рублей? Ставраки, падла, купил у меня работу, помнишь, автопортрет с розочкой, обещал полтинник, но слинял куда-то, чуть ли не в Москву, а когда приедет, неизвестно.
— А как же ты живешь? — спросил Дюльфик.
— Приходится сдавать кое-какие железки на Староконном. — Отнес в воскресенье топорик, английский, лев на стреле фирма. Дали, падла, червонец.
— Так зачем тебе бабки? — удивился Дюльфик.
«Вот, гад!» — подумал Кока. Плющ объяснил, что надо делать ремонт в мастерской, и срочно, но о приезде Галки умолчал, не его собачье дело.
— Костик, — грустно сказал Дюльфик, — бабок нет, родной муторши не видать! Последний тридцатник отстегнул сегодня Алке, за неделю. Я могу тебе дать, сейчас найду, кое-что для ремонта.
Он полез в кладовку и оттуда сдавленным голосом перечислял:
— Краска для пола, 3 кг, зеленая, правда…
— Годится.
— Белила густотертые, 2 кг…
— Годится.
— Олифа… Обоев три рулона хватит?
Он попятился из кладовки, отряхивая штаны. Нелединский обрадовался за Плюща и налил себе полстакана водки.
— Что там еще? — вспомнил Дюльфик. — Ватман? Вон бери, листов двадцать хватит? Хороший, правда, по одиннадцать копеек, жалко на стенку…
— Дюльфик, Дюльфик, — растроганно сказал Плющ, — приходи, падла, на новоселье. Только не сразу.
— Да, уж, — утомленно ответил Дюльфик.
— И куда теперь с этими авоськами и под дождем?
— Я помогу, до самого дома, — успокоил Кока.
Они добрались, наконец, тридцатым трамваем почти до Банковской улицы.
— Подожди, — сказал Кока и задумался. Затем он стал шарить по карманам и медленно длинными прокуренными пальцами перебирать мелочь на ладони, сдувая табачные крошки.
— Я добавлю, если что, — понял Плющ.
— А тебя не смутит, что я один?
— Ой, Кока, мне приходится так смущаться каждый Божий день. Тут рядом, коло собачьего садика, есть «Бецман».
«Бецман» или «Билэ мицнэ», стоило рубль двенадцать.
— Понимаешь, — извиняясь сказал Кока, только на билет и осталось. И так братец дает каждый день то рубль, то трешку.
В подвале было сыро и сумрачно. Да и в природе, серой и так, приближались законные сумерки.
— Вот я не антисемит, — вспомнил Плющ, — а как увижу Дюльфика, так хочется. КГБ он, падла, боится.
— Зажрался просто, — сказал Кока.
— Нет, ты понимаешь, все эти подпольщики, замученные тяжелой неволей, просто недокушали. Дали ему кецык пирожка. А он, падла, еще хочет. А кто им чего должен? Они дошли до того, что не понимают, что жизнь прекрасна! Ну, скажи, — горячился Плющ, садясь на корточки рядом с Кокой, — когда государство хорошо относилось к художникам?
