Да, это были не акулы империализма, обыкновенные басмачи. Только я знал, что они делают с девушками перед тем, как убить… И сомнения мои остались там, в кабинете нашего секретаря. Театр и ликбез могут обойтись пока без меня, сейчас мое место там, где стреляют. Алмалык — что ж, пусть будет Алмалык. Работая в губкоме комсомола, я не привык сидеть на месте. Вот только что скажут родители?
Я ждал, что дома будет ужасный скандал, когда родители, особенно мама, узнают о моей новой работе и о завтрашнем отъезде. Она просто могла не отпустить меня, пойти с жалобами и плачем в губком комсомола, в ГПУ: единственный сын, и всего семнадцать ему, и… и… Что было бы дальше, я боялся подумать. Позору не оберешься — тут уж придется скрываться еще где-нибудь подальше Алмалыка.
Но, кажется, гроза не собралась — хорошо, что дома был отец. Женщины, правда, получили уже равные права с мужчинами, но слово отца до сих пор было в нашей семье законом, не подлежащим обсуждению, — и слава богу.
Итак, отец не возражал против моего отъезда, хотя и не обрадовался, конечно. В его согласии я видел поддержку мужчины, и еще была одна причина, связанная с обстановкой тех первых послереволюционных лет.
Отец мой вырос в интеллигентной семье, верил в силу знания и часто вспоминал слова мудрого Фитрата: «Развитие каждой нации начинается с просвещения». Еще до семнадцатого года он, собрав с помощью зажиточной родни и знакомых нужную сумму денег, снял помещение — балахану Дусимбая, из Дамарыка, и открыл там школу для бедных.
Но ко времени моего рассказа, через три года после Октября, Аллаера и Фитрата обвинили в джадидизме[1]. Рядом с их именами в газетах и на собраниях стали появляться такие слова, как «ярый враг революции».
Отец боялся за свою школу, перестал вспоминать Фитрата и Аллаера и учил теперь по книгам Хамзы «Легкая литература» и «Книга для чтения». Все же, когда о просвещении народа говорили на собраниях или выступала на эту тему газета, отец нервничал и волновался — со школой была связана его жизнь.
Возможно, поэтому сейчас он промолчал и не стал возражать против моего отъезда.
А мама чуть не плакала.
— Что за комсомол такой, если он лишает меня сына! Да поразит его гнев аллаха!
— Замолчи, не смей так говорить о комсомоле! — прикрикнул отец.
— Все равно будь он проклят!
— Хватит, тебе говорят! — отец повернулся ко мне и сказал тоном сообщника: — Не понимает. Ты не обращай внимания. Когда надо ехать?
