— Это не орехи, — мрачно заметила Элоиза. — Это маленькие серебряные черепа. Это мое охотничье ожерелье.
— Это ужасно, кроха, — возразил Гомер. — На кого ты охотишься?
— На детей, — зловеще ответила Элоиза. — На двухсотфунтовых детей мужского пола, семьдесят фунтов туда-сюда. Я закончила с мужчинами. Ну, не обижайся, Гомер, — добавила она быстро. — Я не имела в виду тебя. — Элоиза подошла и остановилась у стола. — Гомер, — произнесла она мягко, — я должна сказать тебе кое-что. Хотелось бы, конечно, дать тебе отдохнуть, подлечиться и вернуться к тренировкам, но боюсь, что это будет невозможно. Гомер, у меня есть секретная, но верная информация, что Рокет Хауз держит за пазухой какую-то штуку, позволяющую писать без словомельниц. Я точно знаю, что именно в эту минуту Флэксмен и Каллингем перекупают лучших писателей у других издательств, чтобы сделать их авторами этих книг. Только писатели из Рокет Хауз полностью будут приняты. Ты что, хочешь остаться в стороне?
Гомер Хемингуэй взлетел со стола, как ракета с пусковой установки.
— Дай мне мою средиземноморскую ветровку, ту, что с фиолетовыми разводами, — быстро потребовал писатель, хмуря лоб э мысленном усилии. — И мои грязные полотняные туфли, и потрепанную капитанскую фуражку. Да побыстрее!
— Но, Гомер, — запротестовала Элоиза, ошалевшая от успеха своей стратегии. — Как же твой обожженный зад?
— В моей медицинской комнате, — проинформировал ее запасливый писатель, — есть прозрачный, пропускающий воздух и подогнанный по форме пластиковый ягодичный щит, сделанный как раз для таких случаев.
— Ну-с, Зейн Горт, — добродушно проворковал Флэксмен, — Гаспар говорит, что на этом побоище словомельниц ты вел себя как настоящий герой.
Атмосфера в конторе заметно разрядилась, когда мисс Блашес вышла, чтобы привести себя в порядок в женской туалетной. Выходя, она не преминула упрекнуть издателей в скаредности: те не хотели держать отдельную туалетную для роботесс.
Маленький брюнет состроил грустную мину.
— Тебе, вероятно, было тяжело смотреть, как линчевали твоих собратьев, я имею в виду машины.
— Честно говоря, нет, мистер Флэксмен, — без колебаний ответил робот. — Дело в том, что я никогда не любил словомельницы или другие думающие машины, у которых есть мозг, но нет тела. У них нет сознания, их творчество слепо. Они нанизывают символы, как бусы, и прядут слова, как пряжу. Они ужасны, и я их боюсь. Вы называете их моими собратьями, но для меня они не роботы.
