деревьев проясняя суть.
Опять зовут меня Озеры,
пора, пора в недальний путь.
Ни капли нови в старой фляге,
и все там для меня старо.
Но вдохновенней там перо
и «просится перо к бумаге».
1972
* * *
Я отмечаю день рожденья
своей рифмованной строкой.
Года — не к старости ступени
и не дорога на покой.
Года — ступени восхожденья
к мечте от суеты мирской,
реки извечное теченье
меж берегов в простор морской,
полет не в темень, а к свеченью!..
1973
* * *
Мальчонка на игрушечном коне
тихонько едет где-то в стороне...
А я лечу на резвом скакуне,
живом, горячем — им залюбоваться!
Но, как ни странно, не под силу мне
с тем маленьким наездником
тягаться.
Промчусь я, словно ветер, много верст,
хоть на плечах — заботы и тревоги,
но где-то впереди — провисший мост.
И рухнет он.
Конец моей дороге!..
Ползет мальчонка.
Мой неистов бег.
Но он —
не я —
прибудет в новый век!..
ДЕТСТВО ПОЭТА
Стихотворение в прозе
Детство мое... Как хотелось бы мне назвать тебя золотым, детство мое. Помню золото и багрянец осеннего сада у отчего дома, червонное золото листьев, звенящих на прохладном осеннем ветру...
Помню золотой диск луны, отраженный в зеркала тихого пруда. Диск чуть дрожит у самого берега. Маленькими ладонями, сложенными в ковшик, я хочу зачерпнуть это золото, но в ковшик почему-то попадает] лишь вода, простая бесцветная вода.
...Позолоченный бокал, до краев наполненный душистым вином. Он торжественно и одиноко стоит на белой скатерти в пасхальную ночь, предназначенный волшебному гостю — Илье Пророку. Я не сплю в эту ночь, безлунную темную ночь. Я мечтаю увидеть Пророка... Каждый шорох меня настораживает, необъяснимой тревогой сжимает сердце...
Вдруг словно гром загрохотал!.. Кто-то непрерывно барабанил в дверь дома... Я еще не знал тогда, что! такое безумный страх. Впервые увидел его той ночью при свете керосиновой лампы, зажженной дрожащей рукой матери: простоволосая, бледная, в длинной ночной сорочке, она походила на покойницу... Долговязый отец белыми губами испуганно повторял: «Кто там?] Кто там?..» За дверью срывающимся, приглушенным! голосом кто-то крикнул: «Гайдамаки в соседнем селе режут евреев!..»
Ночь пасхальная, темная страшная ночь. Я в телеге сижу и дрожу на перине, закутанный в два одеяла. Мать, ко мне прижимаясь влажной щекой, шепчет тихо: «Усни,мой сыночек, усни...»
Я не сплю, слышу цокот копыт лошадей, запряженных в телегу, кони резво бегут, а отец погоняет: «Живей, ну живей же, проклятые клячи!..»
