Горький подергал ус, мотнул головой, отбрасывая длинные пряди волос, свалившиеся на лоб.
- Наши волгари опередят. Вот увидишь. Не люблю Петербурга.
- Напрасно. Я тебе напомню: здесь работали...
- Знаю - Белинский, Чернышевский, Некрасов, Добролюбов, Салтыков-Щедрин... А ныне - кто? Улицы у вас тут прямые, да люди кривые. За то и не люблю. Много худого народишка. И шпик на шпике, черт бы их всех побрал! Победоносцев - позорище Руси!
- Но есть же иные круги...
- Не спорю - есть. И в питерских мастеровых я верю. В дни стачек показали свою стойкость. И еще покажут, когда грянет гром. Они, а не кто-нибудь другой.
Поссе пожал плечами:
- В тебе, Алексеюшко, заговорил ортодокс.
...Горький не нашел повода отказаться от приглашения на ужин к Михайловскому - в глубине души был по-прежнему благодарен ему за публикацию "Челкаша". Ведь с тех пор открылся для него путь в толстые журналы.
Николай Константинович, небольшой, до нервности живой, в пенсне на черном шнурке, встречал гостей в передней поклонами. Горькому сказал:
- Очень рад, что вспомнили старика. - Придержал руку. - И надеюсь снова видеть вас в журнале.
В гостиной первым навстречу Горькому, узнавая его по волосам и косоворотке, поднялся Петр Филиппович Якубович. Крупное лицо его было бледным - печать, навсегда наложенная тюремными застенками, - глаза с упрямой и беспокойной искоркой, в бороде - ранняя седина. Как революционер восьмидесятых годов, последний из могикан "Народной воли", в свое время приговоренный к смертной казни, замененной восемнадцатью годами каторги, он у многих, даже у новоявленных народников, что опозорили старое знамя, пробуждал к себе всяческое уважение. И Алексей Максимович, не разделяя его политических воззрений, числил Петра Филипповича среди красиво выкованных борьбою душ - Достоевского и Короленко; хотя и получил от него сердитые письма, обрадовался встрече. Якубович ответил взаимностью.
- Вот вы какой! - Крепко пожал руку. - Высокий да сильный!
- А вы думали - хилый? - Горький тоже сжал широкую костистую руку изо всей силы. - Волга-то не зря зовется нашей матушкой!
- Небось двухпудовой гирей крестились? Раз по десять?!
- Нет. По десять раз у нас крестился этакой-то гирей только один Сенька-крючник. Я больше двух раз не мог. А у вас крепкая хватка.
- На силу не обижаюсь - на каторге молотобойцем был. Может, потому и выжил. А гирей креститься - не по моей силе.
- Петр Филиппович, поимейте совесть. - Подошел Пешехонов, народнический публицист. - Позвольте и нам познать силу Алексея Максимовича.
