— Нет проблем, можем — в город. Будем кутить, — откликнулся он довольно смело.
— Правда, я — старушка?
— Бальзаковский возраст! — ввернул Калачев, он ощутил себя пошляком. Пора решать, кто он такой: Владимир Петрович или выдуманный Андрей. Он — Андрей и тысячу раз — Андрей. И надо спешить, так как он ощутил в себе очередной толчок и почувствовал, что фирменные кроссовки его стали великоваты. Он теперь понимал, что нельзя верить ничему, нельзя верить ее словам. Хотя бы вот этим словам о городе. Впрочем, кто знает?
— А я перерою в шкафу все старенькое, студенческое. Найду черную юбку и белую кофту. Мода ведь возвращается. Так, Андрюша? Можно мне вас называть на «ты»?
— Конечно, буду рад.
Хорошо было бы погладить ее по ладони, по этой гибкой ладони.
— Нырнем в мое прошлое с тобой? Дня на два? Никто меня не хватится.
— Меня тем более.
— Мы поедем туда. Возьмем такси. Ты, Андрей, будешь покупать мне цветы. Будешь, Андрей?
— Мы устроимся в гостинице. В «Интуристе». Переплатим, а устроимся.
— В вечернем ресторане вы, Андрей, двадцать пять минут будете глядеть мне в глаза. Безотрывно, как демон. А потом, выпив по последнему бокалу шампанского, мы поднимемся наверх, в номер… Хотите еще кофе?
Он кивнул. Она возбужденно продолжала:
— Мы пойдем к моим студенческим друзьям. Ты ведь — копия отца, подразним их.
Калачев опять кивнул. Она сбилась на «вы».
— Вы будете читать стихи: «Ночь цыганкой с вопросом. Свеча лихорадит». Иди‑ка сюда, Андрюша, поближе! Поближе!
Калачев подсел к ней на диван, взял ее подрагивающую руку. Она плакала!
— Ха — ха! Я никого не любила. И отца твоего не любила ни минуточки. Да он — ноль без палочки. Этот Дантист, фуфломицин и все сто тридцать три богатыря. Жеребцы, кони! Погладь, Андрюша, мою руку!
Он погладил. И испугался. Ему показалось, что она сумасшедшая. Вот откуда и молодость. Сумасшедшие не стареют. А кто в этом мире нормальный? Он прижал ее ладошку к своей щеке.
Она дико взглянула на Калачева:
— Никуда мы не поедем… Знаешь что… Знаешь что?
Он понял, что это совершенно иная женщина, ту девушку в зыбких песках времени никогда не найти. Но и эта, иная, несмотря на свои сорок лет, непредсказуема. Только ему надо поторапливаться и скользить дальше. Скользить и таять.
— Пока, милая, — сказал он тихо. Губами пошевелил. Она ждала его исчезновения.
— Я вспомнила, наконец, отца тврего. Ты на него абсолютно не похож.
Он подхватил чемодан и толкнул дверь.
— Возвращайся, когда хочешь, — крикнула ему вслед хозяйка.
