Дочкино - Николай Алексеевич Ивеншев

В торговом ряду, за дощатым грязно — зеленым прилавком она стояла, как вкопанная: бледное лицо с плотно сжатыми губами. И глаза ничего не выражали, мертвые. Она вкопалась в землю, кукла, тряпичная самодельная кукла. А продавала Мария Васильевна Ермишина дочкины: пальто с мягким норковым воротником, меховую шапочку, две вязанных из мохера кофты, платья и разную нательную мелочь.

Я близко знал эту пожилую женщину, потому что дружил с ее дочерью. В первый раз, когда я увидел Марию Васильевну на барахолке, то опешил. Мне стало неприятно, неудобно, стыдно. И не хотелось попадаться на глаза женщине, так‑то она бережет память о дочери.

Но потом, уже после своего бегства, по заулочкам-закоулочкам, подальше от «опасного» места, потом я понял, почему Мария Васильевна торгует вещами покойной Оленьки. Я рассуждал так. Вот если бы добрейшая Мария Васильевна была бы садовницей, она в память о своей незабвенной дочке насажала бы цветов. Но Мария Васильевна всю свою жизнь проработала в торговле. Она искренне считала свою былую профессию самой главной. И, продавая дочкины шапку, пальто, лифчик, она как бы вспоминала, то бишь поминала Оленьку. Вот, мол, купили шапочку, и теперь часть ее Оленьки гуляет по белу свету. Оленькина шапка приносит кому‑то радость, удовольствие.

А может, она все‑таки кривила душой и продавала вещи из‑за нужды? Нет. Она ведь что делала? Каждое утро устремлялась к шкафу. Словно клетку с чем‑то живым открывала его. Одним махом — р — раз. Все‑таки успевала поймать глазами стул, спастись от обморока. Вещи тянули к себе больше фотографий. Однажды все это увидел Алексей Иванович, муж. Он тихонько сел на другой стул и тихим, решительным голосом приказал: «Продай! А то сожгу!»

Сжигать Мария Васильевна не дала, не потому, что жалко добра, а потому, что ей мнилось, что платья, кофты, все таит в себе живую Оленькину суть.

Вещи оказались устойчивее дочери. Три месяца Оленьку упорно точил рак. Дочь таяла, как вешняя сосулька. Мать видела и другое: как лживо ведет себя Оленькин муж, как ловко он умеет изобразить сочувствующего. Зять Василий — вот кто действительно неистребим, словно колорадский жук. Вот его вроде раздавили, а жучина из‑за другого картофельного куста прет: крепкий, ладный, блестящий, с манерами крутого начальника. Жена тает, а у Василия — дружки, карты, долгие командировки известного свойства.

Мария Васильевна знала, что зять давно изменяет своей жене. Как‑то в хорошее время заикнулась было об этом, но Оленька ее оборвала: «Мама, я люблю его, а кого он любит, мне глубоко безразлично. И я буду обожать его, если он загуляет со всеми женщинами нашего городишки». Не дочь — боярыня Морозова. Перед смертью Оленька не мать позвала на последнее слово, не дочек своих, а этого колорадского жука.