– У нее, наверно, собака есть?
Буйвол, не переставая жевать, тупо спросил:
– У кого собака?
– Ну у нее. Ты же видал поводок.
– А, да. Вроде есть.
– Какая?
– Чего ты к ней прицепился?
– Ни к кому я не прицепился. Просто спрашиваю, надо ведь о чем-то говорить.
– Давай лучше поиграем.
– Во что?
– В партизан хотя бы. Только, чур, я командир.
– Почему ты?
– А тебе что, жалко? Это моя самая большая мечта.
Он перестал жевать и устремил на меня жалкий, умоляющий взгляд. Затуманенные слезами глазки на пухлой физиономии с круглыми пятнами румянца, надо сказать, производили сильное впечатление.
– Прямо так и мечтаешь?
– Еще как. Все уже были командирами. Весь двор. Один только я ни разу. Ну пожалуйста, что тебе стоит, – ныл Буйвол.
Мне, собственно, было все равно. Я никогда не играл ни в партизан, ни в ковбоев, ни в грабителей и шерифов. Вообще, слово «играть» меня раздражает. Дурацкое оно какое-то. Малыши или котята могут играть, это еще куда ни шло, но такие здоровенные лбы… Тоска берет.
В этот момент из подъезда вышел папаша Буйвола с большим и, как полагается, солидным портфелем, И зашагал по нашей улочке в сторону центра, сделав вид, что не замечает сына. Похоже, он его немного стесняется.
– Ну как?
– А ты знаешь, где она живет?
– Кто?
– О господи, ну она, твоя одноклассница.
– Знаю. Тут, недалеко. В соседнем дворе.
– Пошли поорем у нее под окошком.
– Зачем? Лучше поиграем в партизан. Не хочешь?
– О боже, ну ладно.
– Только я буду командиром, да?
– Хорошо, ты будешь командиром.
– Устраиваем налет. На гестапо.
И бросился на улицу, по которой ушел его отец. Тряся жирной задницей, помчался тяжелым галопом. Эдакая гора мяса. А я, неизвестно почему, покорно побежал за ним.
В конце нашей улочки со времен Второй мировой войны сохранились развалины. Может, это слишком громко сказано, развалины были не очень внушительные, но чем-то прославленные, нам даже в школе про них рассказывали. На моей памяти их постоянно собирались разобрать, но так и не собрались. Когда-то они были высокие, еще стояли на месте остатки стен с оконными проемами, в которых рос настоящий лесной мох. Но стены сильно осели, и развалины превратились фактически в гору кирпича со множеством таинственных закоулков. При желании там можно было найти куски штукатурки со следами чьей-то прошлой жизни. Самыми настоящими. Даже дырочки от гвоздей остались, каракули, нацарапанные на штукатурке детьми, пятнышки от мух. О железяках я уж не говорю: везде валялись ржавые печные решетки, канализационные трубы и дверные ручки.
