— Ну, пусть бы и так, — согласился Скок.
— Нет, только так! — погрозил кому-то пальцем дед Николай.
И тут заговорили все вместе, не слушая друг друга.
А хат сколько сожгли? А скотины сколько погибло? А мало ли еще чего? Сколько это лет спину гнуть нужно, чтобы снова все нажить!
— И им досталось, — заметил на это отец.
Скок так и взвился.
— Им досталось? Переспросил он. — Так им и надо! Мне их не жаль. Сами виноваты. Я их сюда не звал. Звал я их сюда? — обвел он взглядом застолье и сам себе ответил: — Нет! А они прилетели и бомбу в мой огород кинули. Я им бомбы в огород кидал?
— Не все виноваты, — перебил отец, — Иной бы, может, и не хотел, да не хотела коза на базар, а ее за рога — и повели… Кто там у народа спрашивал, чего он хочет?
Но Скока переубедить трудно.
— Люблю я тебя, Кирилл, — признался он. — Хороший ты человек. Только насчет коз ты мне не говори. Одно дело коза, другое — человек. У человека шея есть. Вот она, шея. — Сосед показал, где именно она у него находится. — А для чего человеку шея? Я полагаю, не для того, чтоб хомут таскать. На шее он голову должен иметь и думать: куда это меня Гитлер посылает? Нет, верно Николай говорит: на каждого сироту по сто тысяч и ни копейки меньше! Так вот!
Долго судили-рядили за столом, какие взять с немцев репарации. И так прикидывали и этак, а все оказывалось, что чего-то еще не учли. Наконец Скок снова спросил у отца:
— А чего ты гармошки из Германии не привез?
— Зачем она мне? — удивился отец.
— Нет, ты мне скажи, — стоит на своем сосед, — почему гармошки из Германии не привез?
— Не нужна мне их гармошка.
— Не нужна, а зря. Привез бы гармошку, я бы сейчас э-эх как сплясал! Не гляди, что нога хромая, мой голубь! Такую «Барыню» тебе оторвал бы — любо-дорого, — и Скок притопнул под столом хромой ногой по полу. Мы с Санькой думали, что он сейчас пустится в пляс и без гармошки, но вместо этого Скок вдруг затянул:
Серая утя, эх, серая утя
Да на море ночу-у-ет!
В каганце задрожал огонек, на печи проснулись тетины малыши и высунули заспанные головы из-за трубы. За время войны голос у Скока сел, стал слегка хрипловатым, но мотив он вел правильно, расцвечивая песню разными переливами.
Умеет и любит петь за столом тетя Марина. В таких случаях она меняется на глазах. Вот и сейчас — разрумянилась, повела плечами, словно сбросила с них какую-то тяжесть, и с чувством, в лад подхватила:
Серая утя, эх, серая утя
Да все горечко чу-у-ет.
— Ну, а вы чего? — спросил у нас Скок. И мы с Санькой тоже запели, вернее, загорланили, хоть уши затыкай:
