Сильнодействующее средство | страница 32

Адам ушел около полуночи, оставив Лиз на попечение подруг и соседей. Дом еще хранил множество следов присутствия Макса: его книги, одежду. Очки, аккуратно лежащие на рабочем столе.

У Адама же был единственный памятный предмет — золотые часы. Тем более трогательный подарок, что в свое время они были подарены Максу его отцом по случаю получения докторской степени по медицине. Теперь они превратились в символическую эстафетную палочку. Адам прижал холодный металлический корпус к щеке.

Зазвонил телефон. Это была Тони.

— Передали в одиннадцати часовых новостях, — сказала она. — С тобой все в порядке?

— Не совсем, — с горечью ответил Адам. — За рулем должен был быть я.

На том конце трубки замолчали. Тони не знала, что сказать. Наконец она спросила:

— Когда похороны?

— Во вторник утром. Никакой панихиды не будет. Он так хотел.

— Мне кажется, что это неправильно, — возразила Тонн. — Какие-то слова должны быть сказаны — хотя бы слова любви. Лиз просто не понимает, но это нужно и ей самой. Нельзя уйти, не сказав ни слова в память о Максе. Можно, я приеду?

— Да ведь ты с ним и знакома-то не была!

— Похороны устраивают для живых, не для мертвых.

— Это я понимаю. Но мне надо будет позаботиться о Лиз.

— Знаю, — мягко ответила она. — Только о тебе тоже кто-то должен позаботиться.

Возникла короткая пауза.

— Спасибо, Тони, — тихо сказал Адам. — Буду тебе очень благодарен, если придешь.

Вокруг свежевырытой могилы собрались человек двадцать. Декан, коллеги с женами, сотрудники лаборатории, студенты. И среди них чуть в стороне стояла только что прилетевшая из Вашингтона Антония Нильсон.

Работники похоронного бюро, привычные к любым, в том числе и к самым необычным проводам умерших, приготовили для участников церемонии цветы, чтобы положить в гроб как последний знак уважения.

Когда у могилы остались только Адам и Лиз, сами собой сорвались с его губ строчки из «Гамлета». Почему-то именно они показались ему сейчас как никогда уместными.

Адам медленно опустил цветы на гроб.

Как ни странно, Сэнди Рейвен без горечи вспоминал свои юношеские годы. Он почти не отдавал себе отчета во взаимной неприязни родителей, и в его памяти детство осталось как время самой чистой любви. Не чьей-нибудь любви к нему, а его тайной страсти к своей однокласснице Рошель Таубман. Он пылал к ней таким чувством, каким, наверное, можно было расплавить алмаз.