Груня видела, что он не злой, что губы его чуть улыбаются и глаза не хмурятся, но страх все-таки сковал ей язык. Она покраснела, опустила голову, из глаз ее закапали слезы.
— Их благородию некогда с тобой разговаривать, — сердито шепнул ей в ухо солдат.
— Ну что же? — снова спросил начальник. — Мы тебе за корову заплатим.
— Не нужно мне денег! Не нужно, — горячо сразу начала Груня.
Ее тоненький голосок незнакомо прозвучал в шумной избе, все смолкли… Офицеры, ходившие взад и вперед по горнице, остановились, окружили девочку. Но она никого не видела, в голове была только одна мысль — спасти Машку.
— Почему все ушли, а ты одна в деревне осталась? — продолжал допрашивать начальник.
— Из-за Машки! — волнуясь, заговорила девочка. — Сказали, немцы на нас идут, стрелять начали. Тетка с ребятами собралась, на телегу сели. А мне нельзя: Машка пропала. Я кинулась ее искать, а уже все уехали.
Начальник переглянулся с офицерами и что-то сказал, наклонившись в их сторону.
— Да ты за что любишь-то так свою Машку? — спросил он девочку.
— Мне ее бабушка подарила. Умерла она. Еще Машка не родилась, бабушка сказала, что телушка моя… Сирота я, только Машка у меня.
— Ну хорошо! — помолчав, сказал, наконец, начальник. — Хорошо! Бери свою Машку и иди скорее отсюда. Да, вот, тебе пригодится.
Он вынул из кошелька и подал девочке несколько серебряных монет:
— Проводи до дороги! — коротко приказал он солдату.
— Стой! — вдруг, что-то вспомнив, обратился начальник к просиявшей девочке. — Я сейчас записку тебе напишу, чтобы у тебя Машку не брали. Только смотри! — улыбнулся он. — Немцам не попадайся! Тогда тебе никакая записка не поможет!
I
В трамвае я села на боковой скамейке у самой двери, бережно держа большой букет из лиловых и красных хризантем. На даче пришлось опустошить всю клумбу перед террасой; эти яркие, пушистые цветы, последний дар осени, я везла в Н-чий монастырь на могилу брата, убитого в самом начале этой ужасной войны. Публики в трамвае было очень много, рядом со мной сидела старушка, а напротив совершенно седой, но такой стройный, с молодым взглядом, генерал. Вдруг что-то мелькнуло предо мной и маленькая фигурка в солдатской шинели упала мне на колени. Я одной рукой инстинктивно подняла букет вверх, а другой — схватила мальчика за руку. Он выпрямился, молодцевато щелкнул сапогами и приложил руку к козырьку.
— Простите, барышня! Я не помял цветочки?
Я с любопытством взглянула на него: маленький, на вид не более десяти лет, худенький, с удивительно милым бледным личиком. Солдатская шинель, фуражка и сапоги казались кукольными на этом малыше.
