— Выходит, не нужна, — уточнил Мефодий. — Ну, мне она тоже ни к чему. Я ее Катерине Матвеевне дарю. Возьмешь, Катька?
— Ага, — пропела Екатерина и искоса взглянула на Андрея. — Мы с тобой, сотник, наперегоняшки скакать станем. Авось, и обгоню я, беглый, тя!
«Экая дура!» — с внезапным ожесточением подумал Россохатский.
— Катя… — позвал Хабара.
Женщина, видно, задумалась о чем-то и не услышала своего имени.
— Слышь-ка, Кириллова… — снова покликал артельщик.
Андрей неведомо почему обрадовался этому зову и лишь потом догадался — почему: «По фамилии свою женщину не зовут».
— Ну, чё те? — подняла глаза Екатерина.
— Мы теперь сушняку натаскаем, бересты, соснового корня. А ты отрежь солонины, крупки маленько в котелок спусти… ради такой встречи, значить.
Россохатский привязал Зефира к дереву и вместе со всеми стал собирать валежник.
Вчетвером — Андрей, Хабара, Мефодий и Дин — они быстро натаскали топлива и разожгли костер.
В грубых заплечных мешках и понягах, упрятанных на время в кусты, артель хранила соль, сахар, пшено, солонину. Ни хлеба, ни сухарей у бродяг не нашлось, — их заменяла мука, из которой на углях и золе пекли лепешки.
— Вишь ли, барин, — пояснил артельщик, — разные люди — разно живуть. Иные в запас сухари прихватывають, а мы — нет. Попади на сухарь река либо дождь — беда. А муке — чё ей сделается? Слепится в корку. — и все. В середке-то — сухо.
Он поворошил палкой угли, подбросил веток, добавил:
— А еще из муки затуран пекуть. От бурятов взяли. Пережарять ее докрасна с салом, зальють чайком, соли щепоть — и сытный харч.
Суп из солонины поспел быстро. Андрей ел похлебку торопливо, обжигая рот, стыдился, но ничего не мог поделать с собой, и крупные капли пота падали со лба в миску.
— Плесни-ка ему еще, Катя, — добродушно заметил Хабара. — Натерпелся их благородие, будто век не едал.
Мефодий жевал солонину, косился на офицера и мрачно двигал мохнатыми бровями. Андрею казалось, что одноглазый относится к нему с враждой, и он усмехнулся в душе: боже, с кем свела судьба в одну кучку!
Пока мужчины курили после еды (Хабара дал Андрею щепоть табака), Екатерина вымыла и уложила в мешок посуду. Все стали собираться в путь.
Затаптывая цигарку жестким солдатским ботинком, Мефодий проворчал:
— Ты свово коня, господин офицер, бабе отдай, — смирен твой конь. А кобылку под вьюк приспособим. Пока тропа коней пускает, нечего нам мешки волочить, спину без толку маять.
— Берите, — пожал плечами Россохатский, хорошо понимая, что ни спорить, ни ссориться не резон. — А почем знаете, что с вами пойду?
