— Ну, знакомься, — проворчал Хабара. — Тут народ свой, правильный.
По всему было видно, что Гришка здесь значится за атамана.
«Девка-то, видно, его… — с непонятным раздражением подумал Россохатский и удивился этой досаде: — А мне-то что?».
Пока он без всякого успеха пытался разглядеть женщину, мужик с перевязанным глазом куда-то исчез, и вскоре Андрей услышал у себя за спиной ржанье. Сотник подумал сначала, что подает голос артельная лошадь, но оказалось, одноглазый привел вороную кобылку, заарканив ее веревочной петлей. Лошадь вздергивала уши, зло оголяла зубы, пытаясь вырваться из удавки.
— Одичала, — усмехнулся оборванец. — Вовсе озверела без людей.
Он сделал упор на последние слова «без людей», и Андрей, уловив в этом иронию, не понял ее.
— Ну, ну, знакомься, — повторил Хабара.
Андрей неторопливо подошел к женщине, чуть поклонился, сказал, глядя в сторону:
— Андрей Россохатский. Сотник. Сын школьного учителя словесности. Родом из причелябинской станицы. Хватит?
— Ага, — отозвалась женщина, и голос ее неожиданно оказался звонко-певучим, будто звук гитарной струны в тесном помещении, где эхо долго не хочет умирать.
Андрей подошел к азиату, сухо протянул руку.
Тот вежливо подвинулся навстречу, поклонился, сообщил:
— Моя зовут Дин, господина. Моя мало-мало китаец, начальник.
Одноглазый отрекомендовался Мефодием, и Андрей усмехнулся про себя, вспомнив, что это греческое слово означает «порядочный». Разбойной роже с черной повязкой едва ли можно было подыскать более кощунственное имя.
Тут только Андрей вспомнил, что женщина не назвала себя и вернулся к ней.
— Катька, — ответила она на вопрос. — Можно — Катерина. Можно — и Екатерина Матвеевна. А для иных — Катенька. Кому — как.
Андрей с удивлением взглянул ей в лицо и вдруг весь празднично вспыхнул, заволновался, враз ощутил не то испуганный, не то счастливый перебой сердца. Женщина в кургузой грязноватой куртке была молода и, вроде бы, стройна под толстой, нелепой одеждой. Но даже не это приятно удивило Россохатского. У нее были ярко-синие глаза, и светились они лихой удалью и умом.
Мефодий подвел кобылку к Андрею, спросил, щуря единственный глаз:
— Твоя?
— Нет. Прибилась.
— Так и думал, — ухмыльнулся кривой. — Теперича моя, значит.
Хабара молча посмотрел на оборванца, пожал плечами.
— Чего топорщишься ежом? — спросил Мефодий. — Али те кобылка нужней?
— С конем нам в Саян все одно не пробиться, — проворчал Хабара. — Съесть придется.
