Подскакали Рокоссовский и Щетинкин.
Петр Ефимович медленно оглядел человека с прямыми широкими плечами и плоской грудью, на которой болтался Георгиевский крест, скользнул взглядом по измятой фуражке, черным запыленным ичигам. Спросил:
— Что, Роман Унгерн, плохо ваше дело?
Генерал вперил глаза в Щетинкина, узнал офицера, с которым ему когда-то доводилось встречаться, и внезапно закричал во все горло:
— Ты изменник, штабс-капитан!
Щетинкин посмотрел на Унгерна в упор, сказал спокойно:
— Народу изменили вы, а не я, генерал. Не так ли?
Маленький подбородок и широкие, точно с чужого лица, скулы барона затряслись от возбуждения. Он метнул взгляд на солдатскую гимнастерку и желтые краги Щетинкина, пожал плечами.
— Черт с тобой, говори, что хочешь! Все равно моя карта бита.
Рокоссовский приказал:
— Развяжите его.
Через полчаса, допросив Унгерна, краскомы подозвали к себе Перцева и Вараксина.
— Возьмете двадцать человек, — распорядился Щетинкин, — и доставите их благородие в штабриг-104. Попытается бежать — пулю в лоб. Скачите!
Сдав Унгерна штабу бригады, Вараксин простился с Перцевым и отправился в штакор.
Степан давно уже не был здесь и очень удивился, увидев вместо Неймана своего начдива. Оказалось, что Константин Августович направлен на академические курсы, уехал в Россию, и его заменил Гайлит.
На следующий день Гайлит поручил Степану срочно отправиться в красномонгольские войска. Вернулся Вараксин только пятнадцатого сентября.
Выслушав донесение, Ян Петрович кивнул головой, несколько секунд молчал и вдруг сообщил нежданные приказы командования. Экспедиционный корпус расформировывался, а коммунист Вараксин назначался начальником пограничного отряда в Кырен.
Не успев отмыться с дороги, Степан передал делопроизводство и стал срочно набирать штаты отряда, мотался за оружием, кухнями, повозками.
Через неделю, с грехом пополам подготовившись к дальнему переходу, Вараксин во главе отряда и небольшого обоза взял курс на северо-запад.
Генерал-лейтенанта Унгерна фон Штернберга наскоро допросили в штабе Экспедиционного корпуса, в Троицкосавске, и в тот же день, двадцать девятого августа двадцать первого года, отправили в Иркутск, в штаб 5-й армии. Оттуда на исходе первой недели сентября он был отвезен в Новониколаевск.
Сентябрь выдался дождливый, по ночам было уже холодно, и барон, сидя в одиночке новониколаевской тюрьмы, ежился и кутался в длиннополую кавалерийскую шинель.
Он по-прежнему был одет поверх формы в синий монгольский халат, на котором тускло мерцали засаленные генеральские погоны, а ниже тощей шеи темнел Георгий.
