Внезапно Рокоссовский обогнал комэсков и остановил коня. Почти одновременно натянули поводья Перцев и Ранисавлевич.
— Перцев, — сказал комполка, раскрыв планшет и взглянув на карту, — мы в десяти верстах западнее горы Урт. Бери своих людей и скачи за куре Чулгин-Суме. Освети мне дорогу туда, товарищ.
Потер щетину на лице, добавил:
— Видишь пыль впереди? Это Сундуй-Гун или Островский. Смотри в оба, комэск.
Вараксин подъехал к Щетинкину, сказал, чувствуя, как горит пересохшее горло:
— Разреши и мне пойти с ними, Петр Ефимыч. А то я совсем вроде писаря при тебе.
Щетинкин покосился на Вараксина, вздохнул.
— Тебя все одно не удержать, Степа. Скачи. Да гляди, не путайся в ногах у Перцева. Не отбивай у него хлеб.
Вараксин и Перцев весело переглянулись, подмигнули друг другу и пришпорили коней.
Эта была добрая погоня, и ветер свистел в ушах, и пот высох на лицах разведки, и море было по колено семнадцати красным кавалеристам!
Но вот впереди замелькали вершники в острых малахаях; кони их глухо молотили землю копытами.
«Сабель сорок будет, а то и больше…» — прикинул Степан, и рука его сама собой легла на эфес.
В сотне саженей от монголов Перцев вырвал из ножен шашку и, разминая затекшую руку, дважды полоснул воздух сталью.
Степан тоже вынес клинок над головой.
Кони, будто почуяв бой, пошли бешеным дробным ходом.
И когда казалось, что уже никакая сила не остановит рубки, Сундуй-Гун, скакавший маленько на отшибе от своих, внезапно скатился с коня. Вскочив на ноги, он что-то хрипло и коротко крикнул цирикам и тут же упал лицом вниз.
Все монголы разом остановились, оставили седла и повалились в пыль, моля о пощаде.
Только один человек остался на низкорослой степной лошадке. Он мотал головой на тонкой птичьей шее и орал так, что жилы надулись на крупном, в буграх, лбу:
— Это ж — красные, сук-кины вы дети! В цепь, скоты! Перестреляю всех!
Но беломонголы не шевелились, а глаза их просили милости.
И тогда шашки разведчиков опустились к холкам коней.
Лишь Вараксин и Перцев, держа оружие наготове, подлетели к человеку, который кричал, ругался и скрежетал зубами.
И шашки их были уже готовы ударить по злобной гидре контрреволюции, когда красные командиры вдруг увидели, что всадник связан, и на его синем, лоснящемся от грязи халате блестят погоны генерал-лейтенанта.
Усмехаясь, командиры спрыгнули на землю и подошли к Унгерну.
По багровому лицу барона текли слезы злобы и бессилия. В белесых глазах, точно болотная вода, стояла желчная тоска, почти безумие.
