Во время прогулок досаждали местные мальчишки. Они обзывали калек, кидали камнями и палками, могли перевернуть коляску. И ничего нельзя было поделать. Санитары только посмеивались. Хорошо, что случалось это редко.
Но вот опять пришел март, и заведенный, казалось бы, навсегда, порядок, вдруг изменился. Изменились люди, обстановка вокруг, даже тишина стала напряженной и зыбкой. Сначала перестали выводить на поле тех, кто мог работать. Никого больше не отправляли в цех — делать сетки для овощей. Потом из сарайчика в глубине двора исчезли две свиньи. А из красного уголка и холла — два новых телевизора. Остался только старенький ламповый «Рекорд».
— У нас на счету ни копейки, — непрерывно жаловалась по телефону Евгения Максимовна. — Что делать ума не приложу. А чем мне кормить больных? Это вы мне ответьте, кому я принадлежу! — Взрывалась она. — Тому берегу или вашему! В селе и так две власти!
Над зданием сельсовета водрузили сине-желто-красный триколор. Над домом культуры хлопал советский флаг. В Дубоссарах все чаще стали слышны выхлопы, похожие на то, как стреляет шампанское. Ветка слышала такие звуки из комнаты санитаров на Новый Год. Мигом обезлюдели все прибрежные санатории, а дорога вдруг, как-то сразу, опустела. В селе появились люди в камуфляже, с оружием, на конях, с нагайками.
— У берега роют окопы, — спустя неделю констатировал Семеныч, бывший командир подлодки. Многолетнее пьянство привело к острым приступам хронической шизофрении. Он постоянно извинялся перед врачами за то, что не может поймать человечков, внезапно появлявшихся в разных местах Дома. В высоком статном седом человеке до сих пор ощущалась готовность — без колебаний выполнить приказ, и умение — нести ответственность за судьбы людей. Бросить пить ему так и не удалось, вино он тайком покупал у сельских жителей. — Кажись, война будет…
Постепенно исчезал обслуживающий персонал Дома. Многие из санитаров были из местных, остальные жили в Дубоссарах. Дольше всех продержались врачи. Но однажды утром не стало и их.
— С-во-бо-да! С-во-бо-да! С-во-ло-чи! — несся в пять утра по коридорам лихорадочный торжествующий крик Петьки — Самоката. У него не было ног — по самые бедра, и в свое время он выпросил у мальчишек самодельный самокат на подшипниках, чтобы раскатывать на нем. За это и получил свое прозвище. — Все суки съ…лись!
Дом наполнялся встревоженным гулом и лихорадочным движением. Ломали дверь карцера, куда накануне упрятали буйного. Безотказную хохочущую Любку — три дауна, истекая похотью и слюной, повели в комнату. Пока была власть, любовь в Доме пресекалась и каралась мгновенно, влюбленных сразу разлучали и переводили в другие Дома. Кто-то взламывал двери аптеки и кабинета главврача. Ветка не могла усидеть на месте, но Аурика уже куролесила на коляске по коридору. Поэтому она подтянулась к краю кровати и стала потихоньку сползать на пол. Путь до двери — по исхарканному, выщербленному полу — предстоял неблизкий. Помогая себе здоровой рукой, она подтягивала к животу сначала другую, изувеченную руку, затем маленькие скрюченные неподатливые ножки. Потом опять: руку выбросить вперед, затем — другую, подтянуть искалеченные ноги…
