Такие мысли ты не хочешь передавать своим детям.
Боишься, что они запомнят только самый конец, ваши ссоры.
Тебе нужны те фотографии. Чтобы разбросать их по ковру и рыдать, притворяясь, что смеешься: «Помните? Здесь мы в Остуни… папа купил бутерброды…» Чтобы предъявить напечатанным на бумаге, как вы были счастливы.
Поэтому она и пришла сегодня вечером. Чтобы остались светлые воспоминания, которые она должна хранить для Космо и Нико.
«Вы — дети огромной любви».
Она пришла сюда, чтобы сохранить воспоминания живыми. Как старики с камнями из фильма «Шоа». Один — на каждую умершую любовь.
Потому что любовь тоже заслуживает своего храма и памяти.
Гаэ даже не пошевелился. Это тающее мороженое у него под рубашкой кажется ему сейчас чем-то единственно настоящим, что случилось за этот фальшивый вечер, в этом фальшивом ресторанчике. Сцена, которую жизнь, похоже, украла у кинематографа. Ему пришла мысль рассказать это режиссеру-вампиру. Возможно, его вымазанная мороженым шея — прекрасное место, куда можно впиться зубами. Он вытирается салфеткой, как в спортзале вытирает пот. Тем же быстрым грубым движением.
«Может, она меня любит? Может, где-то в подсознании она все еще любит меня? Куда она смотрит?»
Делия смотрит на столик у стены. Тот, за которым сидят старики, хоть они и стараются выглядеть молодо. Довольно вычурная пара. У него прическа не по возрасту: облако волос с голубоватым оттенком. У нее светлые волнистые волосы, нога закинута на ногу под столом, в дорогих босоножках.
Она обернулась, красивая, как Джина Роуленде в «Премьере», со съеденной помадой на похожих губах, в блестящем, что-то вроде китайского национального костюма, платье.
Делия словно оторопела, голова повисла на сцепленных руках. Сидит так с тех пор, как швырнула в него мороженым. Как монашка, уставшая мыть полы и верить в Бога.
Гаэ всегда думал, что она должна была влюбиться в мужчину постарше. И сейчас думает, что так оно и будет, встретит какого-нибудь шестидесятилетнего вдовца, которому не надо заниматься карьерой, с уже взрослыми детьми. Того, у кого найдется на нее время. Какая-нибудь суббота-воскресенье на амальфитанском побережье, здоровое питание «слоуфуд», крутые повороты.
Ее отец родом из Амальфи. Он был совершенно замечательным отоларингологом, но зарабатывал мало, как и его дочь. Худой, как и она, такие же темно-красные пухлые губы, всегда чуть несчастный. Лечил севшие голоса актеров, певцов. Обращался с голосовыми связками так же бережно, как хороший священник с душами. На его похороны собралось много театрального и музыкального люду.
