— Марик, мне кажется, вы просто уже потеряли чувство реальности. — сказала я, пытаясь сохранить спокойствие и не сорваться в ненормативную лексику. — Даже если принять на веру то, что вы нам сейчас рассказали, непонятно, как вы собираетесь это провернуть. Где нам теперь, в Советском Союзе, искать каких-то потомков древних священников?
— А это как раз не проблема, коэна найти. Коэны — они среди нас. Пианист Каган и Лазарь Каганович — тоже коэны. Фокус в том, чтобы найти такого потомка первосвященников, который не настучит куда надо.
— И кого же вы предлагаете? Надеюсь, не пианиста? И не приснопамятного Лазаря Моисеевича?
Бабушка, до того старательно намазывавшая заокеанский кошерный джем на кусок вчерашней субботней халы, вскинула на Марика глазки и звонким девичьим голоском доложила:
— А у меня когда-то, лет двадцать тому назад, был ухажёр — Зяма то ли Коган, то ли Каган. Забыла. Кстати, он живет неподалеку. Подойдёт?
— А он надёжный человек?
— Думаю, да. То есть — если попросить его не болтать, то не разболтает. Если попросить.
— Ну, так давай его телефон, я договорюсь.
— Да не помню я его телефона. И даже адреса точного я не помню, давно это было, Но найти смогу.
— Как же мы заявимся с такой деликатной просьбой? Всей толпой? — спросила я.
— Попробуем. Где наша не пропадала? — сказала бабка и принялась красить ресницы.
* * *
И вот мы в полном составе, прихватив младенца, серебряную ложку — выкуп за него, и бутылку «Столичной», отправились хватать за хвост бабушкино бурное прошлое. Марик был движим религиозными чувствами, мы с бабушкой — бабским любопытством. Лёньке, появившемуся из туалета перед самым нашим выходом, мы объяснили лишь, что идём в гости, а Пашка просто по малолетству был неспособен двигаться в направлении, отличном от того, которое ему придают ненормальные взрослые.
Через двадцать минут мы выстроились у опознанной бабушкой двери. Бабушка раскраснелась и прерывисто дышала, но Марик не обращал внимания на девичьи страдания. Он увлёкся богоугодной идеей и подыскивал нужные для убеждения и охмурения Зямы слова. Не исключено, что частично он и строил свою линию нападения на товарища Когана на бабкином женском обаянии.
Нам открыл высоченный пузатый дядька в стёганом халате и атласных шлёпанцах. Меж пухлых щёк были зажаты: тонкий нос, кукольные яркие губы и пушистые чёрные с проседью усы. В руках сей экспонат бабушкиной коллекции держал высокий бокал. Там плескалось что-то загадочно многослойное, с мякотью неизвестных фруктов. Оглядев нас и неторопливо перехватив бокал левой рукой, правую он протянул застывшему с отвисшей челюстью Лёньке:
