«На этой страшной высоте...» | страница 47
Ну, как, поэт, что пишется у вас?
Вы, кажется, немного приуныли.
ПОЭТ:
Не пишется, не спится. Надоело.
Я так устал, что даже и похвал
Не ждет мое ответственное дело…
Я не писал. Я только вспоминал…
Я знаю все, но память изменяет.
И русский изменяет мне язык.
Французский — легче, мысли заменяет,
И изъясняться я на нем привык.
ИЗДАТЕЛЬ:
Стыдитесь! Что потомки ваши скажут?
Что эмиграция пожрала вас?
Саводника купите, Даля. Подпишитесь
В библиотеку Цюриха скорей.
ПОЭТ:
Любительство. Искусственный язык.
Я послужу, быть может, лучше Музе.
Переводить я с русского привык,
И с Музой я почти всегда в союзе.
Она надменна и, порой, — глупа.
Но что же делать? Музу обуздаю.
Я потружусь для скрипок, ритмов, па.
Как говорится, будет дар Валдаю.
К тому же переводчики стихов —
Соперники порой поэтам.
Ахматова жалела, что мехов
Касаюсь я и грею даже летом…
ИЗДАТЕЛЬ:
Что — лирика опять? Хе-хе… Как встарь?
Ну, в добрый час. Но я предупреждаю,
Что много Вам платить я не смогу.
К тому же Вы работаете где-то
И, как всегда, благополучны Вы.
МУЗА:
«Mon ombre у resta
Pour у languir toujours»
Женева. И с моста
Я вижу vos amours.
18.8.1942
БАЛЛАДА
Во время оно в Берне жил
Красавец юный — Богумил.
Он был с балкон, он был высок.
Смотрел с тоскою на восток.
Но у собора как-то раз
Он встретил взгляд таких же глаз,
Как те, что там оставил он,
Для чуждых гор, что как заслон.
— А я Людмила. Добры дан.
Ты мне сегодня Богом дан. —
Вот вся баллада, весь рассказ.
Две пары рук. Две пары глаз.
18.8.1942
АКРОСТИХ
Но сероглазый сон стоит в алькове.
И мне мерещится, что Аладдин
Кровавой лампой освещает внове
Огромные сокровища один.
Ликуют лаллы, и горят гранаты,
Ах, кто оденет этот изумруд?
И кто с тобой в подземные палаты
Идет, таясь, среди червонных груд?
Аркадами подземными подходит,
Ласкает драгоценности и ждет?
Люби меня, подарок мне подходит,
А то кольцо тебе не подойдет?
18.8.1942
«Выкрал — не выкрал, волей — неволей…»
«Сам Кудеяр из-под Киева
Выкрал девицу-красу».
Песня
Выкрал — не выкрал, волей — неволей
Только с тех пор в пещерах жила
И над своею, над бабьею долей
Горькие слезы ночами лила.
Днем забывала (ночью — набеги).
Сына растила, княжна — не княжна.
Эх, Соловки, мои белые снеги,
Всех убаюкает их тишина.
Стал он мечтать (это признак болезни),
Стал на иконы молиться порой.
Камни с икон-то давно пооблезли —
Руки по локоть в зерна зарой… —
Ах, как прохладны бурмицкие зерна,
А изумруды-рубины теплы.
Персией в грудь бирюзою узорной
Плещется, а янтарь что смолы.
Все он молился за убиенных,
Книги, похожие на «На этой страшной высоте...»