Вернувшись однажды от Нади домой, я стряхнул с шубы снег, поджег кизяки в печке. Тишина в горнице вдруг дошла до моего сознания, как свершившееся несчастье. Я схватил кошку, ластившуюся у ног, подлетел к кровати. С краю лежала мама, за нею у степы - брат Тимка. Сумерки стушевали их лпца. Я протянул руку и нащупал не такой горячий, как прежде, а обильно смоченный потом лоб брата и понял, что малый одолел болезнь.
Потом рука моя легла на губы матери: земляной холод ознобил мое сердце. Я постоял на коленях перед кроватью, держа в руке кисть матери, потом встал и зажег лампаду. Поставив чугунок с водой в печку, я сбегал к соседям. Пришли старые муж и жена.
- Скорее надо их отделить друг от друга, - сказал я, указывая на кровать.
- Да, живому с мертвым не след соседить, - согласился мужик.
После похорон мамы я изо всех сил бился, чтобы поставить на ноги братишку, потому что ждал каждый день:
вот-вот и самого свалит тиф. Но я не заболел, хотя иногда хотелось захворать, чтобы Надя поухаживала за мной.
Весной снова запылала война. Чернела необсемененная пашня в степи. Ну что ж, зато не нужно ехать в поле, разлучаться с Надей, страшно похудевшей и пожелтевшей. До половины лета не выпадали дожди. Ветер гнал по степным дорогам и по улицам удушающую пыль, спаленные зноем листья трав и деревьев. Печалились все, только не мы с Надькой. Вечерами я надевал розовую рубашку, сшитую мне соседкой из юбки покойной матери, выбегал на берег. Там хороводились мои сверстники, там была Надя в коричневом платье выше загорелых округляющихся колен, с лентой дымного цвета в черных волосах.
Я всегда на минуту подбегал к ватаге, а потом, переглянувшись с Надей, уходил твердым шагом уверенного в своем счастье человека. Я садился у плетня в лебеде, лишь на минуту наведя оцепенение на кузнечиков. Потом они начинали снова сипловато трещать, прыгая на мою шею, руки. На фоне меркнущей жаркой зари показывалась в четком, волнующе-нежном очертании тонкая фигура, и я вставал на ее пути. Наши руки соединялись сами собой, и мы молча ходили за селом по окопам, зараставшим полынью и чернобылом.
Однажды Васька Догони Ветер с вечера подмазал большую телегу на железном ходу, увязал пожитки, приторочил сверху косу, лопату и котел.
Мы с Надей прощались у дома.
- Давай посидим на завалинке, - сказала она.
- Давай, - согласился я. - Куда же едете?
- В Среднюю Азию. Там сады, фонтаны... - Надя рассказывала сказку о чудесных садах, но мне было очень грустно, потому что для меня не было места в этих садах под ярким небом таинственной Азии.
