Валландер выключил телевизор. Вдруг расхотелось слушать какие бы то ни было новости вообще.
Мона. Он уже не был так уверен, что хочет, чтобы она вернулась. Почему он вообразил, что тогда все наладится?
Самообман, подумал он.
Он поплелся в кухню и налил стакан сока. Потом сел за стол и записал все, что касалось следствия. Разложив бумажки по столу, он долго смотрел на них, точно на кусочки пазла. Было чувство, что разгадка не так уж и далеко. Хотя многие нити пока никуда не ведут, но некоторые детали словно бы сходятся.
Пока ни единой личности не установлено. Не было даже подозреваемых. Но все равно Валландера не покидало предчувствие близкого успеха. Это и радовало его, и беспокоило. Слишком много у него бывало случаев, когда начало казалось многообещающим, но потом следствие заходило в тупик и там застревало. Многие дела так и были закрыты.
Терпение, подумал он. Только терпение.
Было уже почти девять. Он еще раз подумал, не позвонить ли Аннет Бролин, но опять отказался от этой мысли. Он просто не знал, как начать разговор. А если трубку возьмет муж?
Он еще раз включил телевизор и, к своему удивлению, увидел собственную физиономию. Женский голос за кадром вещал о непростительном отсутствии интереса к обеспечению безопасности лагерей для беженцев у Валландера и всей истадской полиции.
Потом вместо него появилась женщина на фоне огромного офисного здания. Когда на экране появилось ее имя, он понял, что это и есть глава Иммиграционного управления, с которой он сегодня говорил по телефону.
— Мы не можем исключить расистские настроения у полиции в Истаде, — заявила она.
Он был взбешен.
Ну и ведьма! То, что она говорит, — чистейшая ложь. И почему они не поговорили со мной? Я бы им показал план Рюдберга по охране лагерей.
Это мы — расисты? Да о чем она говорит! Его переполняли горечь и обида.
Тут зазвонил телефон. Он сначала не хотел отвечать, но все же взял трубку.
Голос был тот же, что и в прошлый раз. Хрипловатый и глухой.
Валландер догадался, что собеседник говорит через носовой платок.
— Мы ждем результатов, — сказал голос.
— Катись к дьяволу! — зарычал Валландер.
— Самое позднее — суббота.
— Это твои подонки подожгли ночью лагерь?
— Самое позднее — суббота, — повторил голос невозмутимо. — Суббота. — И повесил трубку.
Курту стало совсем плохо. И по-настоящему страшно. Он подошел к окну и посмотрел на улицу.
Было совсем тихо. Фонарь ровным светом освещал улицу.
Что-то произойдет, это точно.
