Горячкин, маленький, болезненный, сморщенный старичок, маялся с похмелья, морщась от изжоги, проклинал в душе прижимистого Ермолая: "Чего он выкамаривает?
И так почесть даром. О господи, икота начинается. Это Мавра табаку подсуроппла вчерась..." Горячкин едва доковылял до своих дрожек, порылся под кошмой в свежем сене в кошелке, достал кувшин. Заполз в тень к односельчанам, дрожащей рукой выдернул из узкой горловины деревянную затычку с тряпицей.
- Мать попадья, может, у тебя лампада найдется?
- Погодил бы, Пимен, еще не сторговались.
- Помру, пндо пот липкий прошиб от слабости, сердце мрет.
- Ну, тогда с богом, выпей, закуси пампушечкой.
Горячкин запрокинул голову, выставив редкую, как рожь-падалица, бороденку, тянул самогон маленькими глотками, почти обморочно закатив белые глаза в набрякших веках. Мучительно стянуло в узел морщинистое лицо. Пожевал прореженными зубами корку хлеба.
- Причастись, Захар Осипович, - бойчее заговорил он, отвердевшей рукой протягивая кувшин Острецову.
- Я с вами не питух, не едун, - сказал Острецов, взглянув на Третьякова, ища поддержки. Но тот выпил с Пименом.
- Случайно уцелела. К свадьбе сына курила старуха, да вот осталось. Некогда пить-то нашему брату, - совсем оживел Горячкин.
- У тебя, дядя Пимен, скорее сливки прокиснут, чем бешеная водица застоится, - ухмыльнулся Острецов.
- Перекусим, пока начальники думают, - сказал Ермолай.
Доставали и развязывали мешочки, лупили яйца, разламывали кур, индеек, нарезали сало, распечатывали бутылки...
"Измором норовят взять. Поехал натощак..." - Острецов встал. Вывел коня на бугор, скользя сапогами по скипецу, там будто бы чуток тянуло ветерком и крючковатые оводы поменьше кружили у щиколоток коня.
Третьяков поднялся на бугор, тяжело отпыхиваясь.
Бурой краснотой налилось под солнцем полное бурдюшное лицо. Глаза маслились в пухлых веках.
- Напрасно выказываешь горячку, Захар. Выходят, я рядом с тобой кулацкий прихвостень. Да?
- Не рядиться с ними... Хлестнуть бы слева направо пулеметом... Злобно ненавидят нас. Будь их воля, полетели бы головы наши... И когда играть с ними перестанем?
- Пусть пока ковыряются в земле. Уступим, все равно воровски выкашивают травы. А засеют, все в государственный сусек перепадет зерно.
- Тут бы табуны нагуливать артельные.
- А где у нас с тобой скотина? Птица пасется - дудаки, журавли да стрепеты.
Хлебовцы сбились вокруг Тютюева - широкие прямые плечи и голова в выцветшем красноармейском шлеме возвышались над ними. Молча, посапывая, пошли они на холм следом за Тготюевым, засунувшим руки за армейский пояс.
