Когда мы закончили школу, все суетились, в институты поступали, очки, проходные баллы… а он сразу в армию и на Будапештское пекло… с парашютом… Он старше был на четыре года… а когда вернулся досрочно — после госпиталя, говорить ни с кем не хотел и ничего не рассказывал… так только иногда срывалось у него что-нибудь, и он опять молчал долго… мы с ним странно дружили. Когда мне пятнадцать с половиной было — ему почти двадцать, и почему ему разрешили закончить дневную школу, а потом идти служить, — никто не знал… из нас — никто… Только мальчишество мое прошло, а одиночество — нет, и симпатия наша взаимная не прошла… стала дружбой… наверное, мне повезло, что у меня такой друг был… и неважно, что не так часто виделись…
Он выслушал все внимательно и сказал просто:
— Уходи.
— В каком смысле? — поинтересовался я.
— Ты в этом своем болоте, чем больше суетиться будешь, тем глубже погружаться, а потом засосет — не вылезешь…
— Значит, бросать все на полдороге… и опять идти с самого начала, а там — чуть высунешься, снова… — Юрка человек откровенный. Он даже и не раздумывал — сразу все нарисовал:
— Если о себе думаешь — немедленно уходи… а если веришь, что очень науке нужен, может, у тебя еще романтика в одном месте свербит, — сразу уходи… — и я всю ночь думал, кому я нужен вообще на этом свете? Выходило: кроме себя — никому… так грустно стало — это… такое открытие, которое никак нельзя использовать — только утопиться или удавиться, но для этого характер особый требуется.
Проверять жизнь экспериментом я не стал, но понял, что если все время об этом помнить… плохо дело кончится… надо что-то наложить сверху, слой другой, чтобы дифракция такая возникла и оставила размытый силуэт, а самому, наоборот — резче очертиться как-то, проявиться, как на фотобумаге в кювете с проявителем…
Но в этот момент я почувствовал, что все, за что мог спрятаться, как-то ужасно надоело, если грубо, без приближений — обрыдло и стало скукоживаться… Стенд мой, который почему-то вызывал раздражение у всех, кто до меня начал «ковырять» науку, даже у Кулинича… он опять бубнил мне, что я неправильно поступаю — «вкалывать надо, чтоб все видели»… а тут еще мои отлучки в патентный институт… И сначала все подхихикивали, что ерундой занимаюсь, но вдруг распоряжение директора по институту, чтоб все руководители тем представили патентную экспертизу своих работ…
А кто это знал, с чем едят эту патентную экспертизу? Ну, и началось! Кинулись ко мне, а я думаю: «Братцы! А когда ж я жить и работать буду?» Раз отказал, два, мол, сами давайте — не боги горшки обжигают… Обиженных я считать не стал, а тем более к слухам приноравливаться… они ж из компетентных и независимых источников… «ТАСС уполномочен сообщить»… Но откуда-то Люськино имя узнали, потому что многие в ее патентный институт кинулись… цепочку-то выстроить проще простого… и пошло, пошло… одна Авдошкина мне сочувствовала и, правда, помогать стала… но зато я все время, как на исповеди присутствовал — она мне такого понарассказала… Сидит, работает, а язык сам по себе живет… уже до женских секретов добралась… Познавательно, конечно, но очень уж подозрительно: про такое, наверное, только с подружкой близкой, или доктором, и я никак не мог решить, кто я — никак не выходило, что кто-нибудь из них…
