«Ирочка, — спрашивали ее, — Для кого ты хлопочешь?.. Ты разве не устроена?» И когда узнавали — разговор заканчивался. Но… «Может быть, это чудо, — думала она, когда получилось, — может, я вправду, помощь с небес получила?!.» И дома потихоньку целовала крестик, который хранила в шкатулке под бумажкой, покрывавшей дно… напрасно она боялась, что он станет возражать против такого места: Как? С консерваторским образованием? С «красным дипломом» и в музыкальную школу?… она улыбнулась — А теперь уходить не хочет… — четыре года прошло…
Она посмотрела на часы — все, пора идти… Она не волновалась, не спешила, и не думала, заставляла себя не думать, что будет… с тех пор, как поняла, что все равно без него жить не сможет, главное было уже сделано: она нашла профессора, который согласился ее оперировать… это оказалось очень трудно. Очень. Один шанс из десяти… зато три сантиметра вверх… она посмотрела на солнце — тучка миновала, и не было в голове больше никаких пошлых слов, вроде «все будет хорошо». Удачное время, — только подумала она — его неделю не будет… маме записку написала… вот и все дела…
Мама, мама… она мне всегда говорила: «Ирка, гляди: влюбишься — пропадешь совсем. Ты вся в меня, вполовину жить не умеешь…» Мамочка, мама… Она подсунула пальцы под широкий ремень на груди, тряхнула плечом, поправляя сумку на спине, и это вернуло ее назад — отбросило… и ступени впереди стали просто мокрыми, недаром люди так спокойно шли по ним, ничего не замечая. Она знала с того момента, как поняла, что любит его, что сделает этот шаг — сделает. Сделает этот шаг — будь он верным или не верным — для нее единственно возможным.
Она на мгновение опустила веки, занесла ногу и наступила на небо… голубизна нарушилась. Отпечатались ее мокрые следы — раз, два, три ступеньки… талая вода снова натекла, и небо отразилось в ней — все стало, как было… не все ли равно ступеням, воде, небу, кто и зачем их потревожил…
Много детей случается не от счастья — от безысходности. О чем думаешь, то и выходит. Хочется вырваться, самоутвердиться — семья, дети — это так надежно и просто, кажется, ну, и…
Ну, а когда это все же произошло — он почувствовал огромное облегчение «Але гефинен гойкес»[48], — сетовала бабушка и тяжело вздыхала… «подожди… она еще ему скажет „жидовская морда…“» Так оно и вышло. У них в семье все почему-то женились на русских… и он тоже, причем жили-то они с женой неплохо. Ссорились, конечно. Но что же это за семья без маленьких скандалов, которые ее только укрепляют, потому что они после размолвок так бурно мирились, что незаметно дело уже пошло на четвертого. Но когда она произнесла «заветные слова», обнаружив в себе «это» и не на шутку разгневавшись, он ничего не сказал в ответ. Вышел, будто в другую комнату, потом в следующую дверь, потихоньку пронырнул на лестничную площадку в чем был, только успел захватить туфли и пиджак — и все. Вот тогда-то неожиданно для себя он почувствовал невероятное облегчение и, очень удивившись, стал разбираться, почему? Выходило, что не семья давила его, не вечные домашние заботы и неурядицы, нехватка денег и вопрос, как их достать, чтоб хватало на необходимое — нет. Он совершенно отчетливо понял, что все шесть лет, что был женат, прожил в ожидании этих слов, которые произнесла, наконец, его любимая женщина…
