Встречи — это тоже было служением, для нее нелегким из-за болезни тройничного лицевого нерва — общение порою вызывало у нее приступы боли, которая утихала лишь несколько дней спустя.
Но главным ее миссионерством все же были иконы — даже для незнакомых людей, пусть и неверующих. Она считала, что главное в иконе — Присутствие, и оно дает больше, чем все разговоры.
* * *
На открытии выставки в Музее оказалось, что нас, связанных с «Юленькой», очень много, — а поскольку многие друг друга хорошо знали — или узнавали после того, как годами не встречались, — возникало почти домашнее ощущение восстановленного общения.
Меня не покидало ликующее чувство точности происходящего, точности времени и места: Рублевский музей, рубеж XX и XXI вв.
Андроников монастырь, переживший перипетии века, — здесь был пересыльный лагерь, полное запустение, прежде чем он стал музеем древнерусской живописи, — разместил у себя 69 икон сестры Иоанны (в процессе подготовки выставки их было атрибутировано более ста), графические листы, акварели, подготовительные рисунки. В контексте музея, где экспонируются шедевры древнего искусства, иконы Юлии Николаевны, с ее дерзновением поиска Первообраза, смелыми композиционными решениями, новой иконографией, свидетельствуют о том, что традиция имеет движение, не исчерпываясь копированием древнего, когда за образец берется определенный век и школа; Ю..Н., в ее дерзновении человека, ищущего прежде всего и только — Царствия Божиего, идя на риск доверия Духу, достигает невероятной глубины и правды, являя реальность вечности в зримых образах столь конкретно, что достоверность эта не оставляла никакой возможности сомнениям, унынию — хотя век, прожитый ею (1898–1988) во всей полноте страдания, разделенного с теми, кому выпало в этом веке жить, оптимизма не вызывает...
«Умолкает ныне всякое уныние и страх отчаяния исчезает», — мама о. Александра Елена Семеновна Мень когда-то написала мне эти слова из молитвы, которую она любила повторять наизусть. На фоне вечности только и возможно было сохранить, при полном приятии страдания, дух надежно-постоянной внутренней радости, которая лучилась вовне.
И наоборот, по слову Ю. Н.: «Здурово живешь — икону не напишешь!»
Она жила, дышала свободно в действительности иконы, найдя в ней свой голос, голос иконописца ХХ столетия — соотносясь не столько с привычным XV веком, сколько идя в самую рань христианства: в катакомбы, к мозаикам. В каком-то смысле она свой век — опередила.
