Собирая Царство Небесное здесь, на земле, — «кусочки Царствия Божия», как она выражалась, — она и жила в нем здесь, и являла его другим. Буквально как птица небесная — не заботясь — о пище, одежде. Она молилась, любила, дарила иконки — живя незаметно и сияя, невольно привлекая к себе многих людей — верующих, неверующих, стариков, студентов...
* * *
Здесь, на родине, — впрочем, жить в родном Петербурге ей не разрешили, — ее отправили в Ташкент, «как наименее пострадавший район за годы войны», такова была официальная формулировка, и в сущности это была ссылка, — о фресках пришлось забыть, — да и к иконам Ю. Н. вернулась после того, как годами расписывала вручную платки, зарабатывая на жизнь, заработав себе микроскопическую пенсию. К иконописи вернулась по настояниям своей парижской еще приятельницы, ученицы инока Григория Круга[8], — Елены Яковлевны Браславской, ставшей, по возвращении из эмиграции, женою Анатолия Васильевича Ведерникова[9]. Елена Яковлевна Ведерникова писала чудесные, светящиеся иконы (мне довелось однажды побывать у Ведерниковых в Плотникове переулке, и ее иконы сильно поразили меня), но при этом говаривала: «Я ремесленник, а вот Юленька — художник!»
Иконы Ю. Н. всегда писала бесплатно, и молитвенная память о человеке, которому икона предназначалась, сопровождала всю работу — начиная от заготовки доски. Отец Александр просил ее писать небольшие иконки для своих прихожан — очень у многих из нас в домах характерные «Спасы» Юлии Николаевны, или небольшие иконки с образами двух святых, имена которых носят хозяева дома, — и далеко не все знают, что эта домашняя икона, подаренная отцом Александром, — ее письма.
Это было тайное служение. Иконы она присылала отцу Александру по почте. Бывали и довольно большие, аналойного размера, — для новодеревенского храма. Приезжая летом в Москву, писала и здесь, выстраивая день так, чтобы утро было отдано работе, и лишь потом, во второй половине дня, были встречи. А видеться с нею хотели многие, и друзьям ее, у которых она жила здесь, приходилось выстраивать график свиданий, — все же Ю. Н., по ее глухоте, было удобнее беседовать с человеком наедине. Большею частью Ю. Н. гостила у С. Ю. Завадовской и ее мужа, В. А. Волкова — друзей еще по Ташкенту, (С. Ю. Завадовская, так же, как и она, вернулась из эмиграции); позднее они перебрались в Москву.
Это были чудесные посещения! Тебя встречали, проводили в комнату Ю. Н., откуда уходил, уже отговорив, еще кто-то незнакомый, из кухни слышна была жизнь семьи и друзей дома, и друзей Ю. Н., — и вот ты с нею, один на один, в тающих очертаниях теснящихся по комнате затейливых старых вещей, картин, где светящийся, одаривающий центр — она, с ее удивительным лицом и голосом, и это общение с привкусом вечности не поддается никакому описанию и потом вспоминанию, просто обморок — будто тебя окунули в свет. Вокруг нее происходили знакомства (она устраивала, например, знакомство неверующего физика с физиком верующим), давались поручения, шел телефонный перезвон, кому-то передавали книги, рукописи, самиздат, тамиздат, лекарства — и во всем, что ее касалось, царило «таинственное веселье», заряжая воздух дома, где она была гостем, двора, где она гуляла, — к ней стремились с радостью, в эту орбиту вовлекалось — по одному, общение было строго персональным — столько людей! Я знаю, что она многих привела ко Христу, привела в Церковь.
