Луций мгновенно свесил с постели ноги и, не сводя с Эвдема умоляющих глаз, признался:
— Еще как нужна! Мне давно надоело пялить глаза на вашу
гигантомахию на алтаре Зевса и покосившийся храм Афины. Я уже и верить боюсь в то, что когда-нибудь смогу назвать этих богов истинными именами, не боясь,
что за это мне всадят нож в спину!
— Вот поэтому я и не сплю ночами, чтобы мы с тобой скорее назвали их Юпитером и
Минервой. И не у вас в Риме, а здесь — в
эллинском Пергаме, — жестко отрезал Эвдем и зачастил, глотая слова: — Каждый
день, каждый час мне доносят, что в Пергаме
зреет небывалый бунт. Кроме рабов и черни
в него уже вовлечено купечество, ремесленники, наемники! Я знаю все, кроме одного: кто его готовит... Каждую ночь я пытаю выданных мне бунтарей, и мне все чаще
кажется, что это не люди, а бесчувственные статуи! Под этой самой комнатой, в своих подвалах, я жгу их огнем, режу
на куски, бросаю на битое стекло, замуровываю заживо, а они только хохочут мне в лицо и клянутся Гелиосом, что мы с
тобой, Гней, будем повешены первыми! И отказываются, отказываются выдавать главных заговорщиков! Но я все равно
дознаюсь, куда ведут нити бунта, в
каком доме Пергама они сходятся воедино. И тогда поспешу к царю, и, клянусь, в
тот же день ты будешь принят им!
— Ты
обещаешь мне это уже целый год! — простонал Луций.—
А я до сих пор ни на шаг не приблизился к царскому дворцу!
— Но,
Гней, сейчас это стало совсем невозможным, — напомнил Эвдем. — После
предательства Зимрида, Аттал перестал
принимать у себя не только нас, пергамцев, но и вас! Исключением являются только трое: послы
дружественных Пергаму Афин и
Каппадокии и ваш Сервилий Приск, которого Аттал принимает только из страха перед Римом!
— Все
это мне хорошо известно! — с досадой перебил хозяина Луций.— Виделся и с
эллином, и с послом Ариарата — эти подлецы так дорожат честью, которую оказывает им царь, что даже не стали слушать меня!
— А Сервилий Приск?
— Сервилий... Его не купишь ни золотом, ни должностями, мы это в Риме хорошо знаем.
Вместе с Квинтом Пропорцией, моим бра...— Луцкй осекся и испуганно покосился на Эвдема, не услышал ли? Хозяин поправлял
фитиль в светильнике, и он успокоено продолжил: — Вместе с одним центурионом он отбил у пиратов одну из триер с
захваченными в Коринфе сокровищами
и не присвоил себе ни одной статуи, ни одного золотого блюда! Единственное, за
кого он мог бы еще похлопотать, по
его словам, для кого мог бы сделать многое на свете, так это для
Квинта... того центуриона,— снова
поправился Луций, досадуя на себя за оплошность.
