На елку, под которой
они сидят, может, забраться и, прыгнув на шею хана, как рысь-пардус, перекусить
горло?.. Но его самого еще до того, как на первую ветку залезет - и саблями, и
стрелою…
Одно утешение было у
Славки – хан то и дело морщился от боли в руке.
- Ядовитые зубы у
этого рус-ского змееныш-ша, что ли? – даже прошипел он однажды, и Славко
подумал о том, что знай он заранее, то дал бы перед этим укусить себя гадюке
или наелся бледных поганок…
«Эх, отцовский нож бы
сюда! Или хотя бы засапожный… – мечтательно вздохнул он, видя, как дергается
вверх-вниз кадык пьющего из бурдюка хана. – Лучше бы мне Онфим его, чем крест,
привез! Так бы сейчас, р-раз, - и нет Белдуза! Уж я бы не промахнулся! Опыт
есть… Никто в веси не может метать ножи так метко, как я!»
Весь этот опыт Славки
заключался в том, что, выпросив однажды у Милушиного мужа засапожный нож, он
собрал всю детвору, нарисовал на маленькой дверце низенького амбара статной
женщины фигуру половца и решил продемонстрировать свое мастерство. С криком:
«Бей поганых!» он метнул нож. И надо ж такому было случиться: в этот самый миг
дверца открылась, и в ней возникла вытаскивающая за собой тяжелую корзину
хозяйка… Не будь ее, нож, конечно, вонзился бы прямо в сердце половца, а
так…Прямо в хозяйку, чуть пониже спины! Как говорится, и смех и грех… Хорошо
еще дело было не летом, а осенью, когда уже надевают более-менее плотную
одежду…
- Половцы! Половцы! –
завопила женщина, решив, что в нее угодила вражеская стрела.
Тревога была
страшной. По лесам разбежалась разве что не вся округа.
Дед Завид после этого
собрался запороть Славку до смерти. Но Милушин муж, чувствуя свою вину,
все-таки это он дал нож мальчишке, уговорил деда самому выпороть Славку. Он бил
вроде не сильно. Так ему казалось, потому что Славко упорно молчал. Но ведь
рука-то у него кузнецкая! А Славко молчал, потому что отец успел завещать ему
жить по закону и совести. И коль он нарушил закон, то по совести обязан был
молчать. Словом, когда Милушин муж увидел, что «нарисовал» на том месте, на
котором Славко не мог сидеть потом месяц, то от жалости пообещал
собственноручно выковать и подарить ему засапожный нож. Но – только когда тот
поумнеет!
«И почему я до сих
пор не поумнел?» - с досадой вздохнул Славко.
В этот момент
хан произнес имя Мономаха, и Славко насторожился.
