В его глазах — минувший дым Бастилий
И безобразный призрак эшафота.
А в сердце — трепет королевских лилий,
Растоптанных ногою санкюлота.
Нахмурены седеющие брови,
Искривлен рот от горечи отравы:
Последний, Восемнадцатый Людовик
Из милости живет вблизи Митавы.
Но не один в глухом изгнаньи сир он —
Потомок крестоносцев в тяжких бронях…
В угрюмом замке бродит герцог Бирон,
Вознесшийся и снова павший конюх.
Как молоты стучат в остывшем сердце
Часы — воспоминанье о Версале…
А рядом бродит призрак — мертвый герцог
В нависшем, как проклятье крови, зале.
И вырастают страхи — исполины,
А губы шепчут позднее признанье,
Что лучше краткий ужас гильотины,
Чем долгий стыд бесславного изгнанья.
Как мрак ночной под балдахином долог,
И кажется, что грудь уже не дышит!
Как странно думать, что тяжелый полог
Поверженными лилиями вышит!
И в исхудавших пальцах до рассвета
Дрожат печально золотые кисти…
Но никогда не воскрешают лета
Осенние топазовые листья.
А утром… снова сдвинутые брови,
В ушах еще шаги ночные гулки…
Последний Восемнадцатый Людовик
Томится на безрадостной прогулке.
В полях хлеба, и васильки, и клевер —
Созвучие мечтательных идиллий!
Но разве знает полудикий Север
Тоску и нежность королевских лилий?
