Палваныч всегда входил в морг, как в загадочный храм. Он считал, и многие поддерживали его убеждение, в неизбежности сверхъестественных, экстраординарных случаев, с оттенками не ясной, а, чаще, явной жути, которые, если до сих пор не случились, то вскоре непременно произойдут в таком тяжелом, мрачном месте.
Дверь проскрипела, закрываясь, и легонько хлопнула. Палваныч вздрогнул. В морге скрип, хлопок, голос, легкое движение воздуха, тишина -- все имеет значение. Страшные чудеса и жуткие явления здесь обязаны случаться.
Сейчас Палваныча интересовали только два тела – председателя регистрационной палаты Мнимозины и Кирюхи -- бывшего главы района. Палваныч откинул простыню:
-- Бедняга, как тебя раскатали!... Несчастный случай. Очевидно!
Всегдашний собутыльник и соходник по бабам был просто расстелен на столе скатертью, а на лице под черными усами застыла плоская улыбка.
-- Веселый был, -- грустно прокомментировал Палваныч и улыбнулся, припоминая совместные приключения. -- В театре жизни у каждого свое амплуа: кто-то драматизирует, другой в черных трагедийных по жизни, мрачно насупясь, шагает; некоторым повезло проскакать дистанцию легким клоуном, и даже его смерть вызывает у окружающих улыбку. Финита... -- Он откинул следующую простынь. Глянул и сразу закрыл тело. – Типичное самоубийство двумя выстрелами. Эх, и что им не живется?
Он вытянул из кармана мобильный, с отвращением выбрал номер жены и, ожидая соединения, пнул ближайший стол:
-- Жизнь пошутила: сделала бессмертным в окружении мертвецов! – телефон отозвался голосом жены, и Палваныч сник. – Да-да, приезжайте, работайте, а я отчет подготовлю.
Из черного Вольво выбрались мама Вера и дочка Иришка, плотные невысокие ярко-накрашенные блондинки. Прошли в открытую дверь морга.
-- Такой противный тусклый желтый свет, -- злобно процедила мама.
-- А зачем покойным яркий и белый? – возразила «продвинутая» дочь. – Им теперь розовый, голубой или серо-буро-малиновый – абсолютно фиолетово.
Привычно приступили к работе. Снимали простыни и окатывали отстрадавшего холодной водой из цинкового ведра. Мгновенно посиневшего и покрывшегося гусиной кожей бедолагу оставляли обсыхать и переходили к следующему.
Иришка подбежала к третьему столу, а там простыня, будто на колу повисла. Так высоко, что ноги и голова жмура частично обнажились. Сдернула Иришка простынь, и обе женщины ахнули в голос:
