— Что же сделал муж? Он жив? — волнуясь, спросила я.
— Не знаю. Подполковник только сказал: «Здорово взлетел мост», а потом добавил, что, посылая подрывников, не рассчитывал на успех. Мост был уже у фашистов, они переправлялись, а Жернев не только мост, но и плотину подорвал. Подполковник видел в бинокль, как на переправе тонули гитлеровцы…
«Молодец Гриша!» — с гордостью подумала я и в то же время встревожилась: где же он, что с ним? А вдруг ранен?
Наконец колонна двинулась. На улицах Львова валялись телеграфные столбы, вывороченные рельсы, груды камней, повсюду висели оборванные провода.
С большим трудом мы добрались до госпиталя. Вернее, это была одна из клиник мединститута, наскоро переоборудованная под госпиталь. Все его работники — от начальника до санитаров — были гражданскими людьми из местного населения. Электростанция уже не давала света, и в помещениях горели коптилки и свечи. Госпиталь был переполнен ранеными. Они лежали в палатах, операционных, в коридорах. Вместе с шофером мы перенесли в приемную и наших раненых.
— Скорее забирайте людей и освобождайте носилки. Надо ехать обратно, — сказала я сестре.
Она попросила:
— Помогите мне записать фамилии…
Я доставала из гимнастерок документы и диктовала фамилии. И вдруг не поверила своим глазам — у меня в руках удостоверение личности Жернева, на фотокарточке — знакомое, дорогое лицо.
— Гриша! — закричала я.
Сестра, вскочила и подбежала ко мне.
— Садитесь, паненка, садитесь… что с вами?
— Это мой муж! — простонала я.
Лицо Гриши закрывали окровавленные бинты, узнать его было невозможно. Он лежал без сознания. К нам подошел врач, я бросилась к нему.
— Доктор! Он будет жить?
Врач велел санитарам отнести Жернева в операционную. Я осталась в коридоре. Хотя бы дождаться окончания операции! Но надо было возвращаться на передовую…
— Сестра, пойдемте, пора ехать, — робко сказал Евдокимов.
В городе диверсанты обстреливали улицы. Гитлеровцы бомбили шоссе, но в полку мне снова приказали везти раненых во Львов. На этот раз путь был еще труднее: шли отступающие обозы, создавались пробки. Только к утру мы добрались до госпиталя.
— Жив Жернев? Где он? — кинулась я к сестре.
Мне показали палату, в которой лежал муж. Лица и головы раненых были забинтованы. Я остановилась посреди палаты, не зная, который из них Жернев. Нерешительно спросила у ближайшего:
— Гриша, это ты?
Из дальнего угла послышался голос:
— Я здесь, Тамара…
Гриша лежал передо мной неподвижный, беспомощный. Не видно лица, волос — все перевязано, через бинты проступила кровь. Разыскала под одеялом его руку и прижалась к ней лицом.
