Потом ребята разматывают ей ногу и возвращаются туда, где с папиными карманными часами в руках ждет их мама. Исцеленная Марийка идет рядом с носилками. Донельзя озабоченная мама что-то говорит ребятам, показывая на папины часы, у Марийки кружится голова от только что перенесенной тряски, и ее чуточку точит оттого, что она забыта всеми, даже мамой, хотя никто не хотел быть раненым, а она согласилась. Ради общего дела.
Потом все начиналось сначала. Обида покидала Марийку сразу же, как только ей говорили, чтобы шла ложиться на траву. И она уже знала: если ее начинают сгибать в три погибели, — стало быть, приводят в чувство посредством искусственного дыхания; напяливают на голову отвратно пахнущую резиной маску — она отравлена газом; стягивают бинтами плечо и грудь так, что спирает дух, — перебита осколком ключица…
Но лучше всего, когда была и Юлька. Тогда Зинаида Тимофеевна разбивала свою команду на две группы и устраивала между ними соревнование. Юльку тоже таскали на носилках и перевязывали, и они с Марийкой превращались уже в соперниц — каждая переживала за свою группу. Мчат вперегонки быстроногие «санитары», а Юлька с Марийкой косят друг на дружку глазами, аж приподнимаются на носилках, не выдерживают, кричат своим «спасителям»: «Быстрей! Быстрей!»
Однажды, разыскивая, по обыкновению. Юльку, на площадке в самый разгар соревнований появилась Сабина. Перевязанных Юльку с Марийкой как раз укладывали на носилки, чтобы мчать в дальний конец площадки — в укрытие…
— Юля! Юленька! — плеснул над садом трагический вопль.
Она все знала, знала, что это игра, не грозящая ее дочери ничем, кроме хорошего аппетита после длительной физической зарядки на воздухе. Она все знала — и не могла этого видеть. Преодолевая что-то невидимое, словно шла против ветра, Сабина направилась к носилкам, упала на колени, хватала, ощупывала Юльку, а та отдирала от себя ее руки, молча, не раскрывая глаз, еще пытаясь сохранить роль раненого на поле боя. «Санитары», кусая губы от досады, растерянно глядели на Сабину, но, когда увидели, что носилки с перебинтованной Марийкой уже понеслись вперед, тоже схватились за ручки. Тело Юльки вырвалось из рук матери, и эти руки с дрожащими, скрюченными пальцами, из которых жестоко вырвали Юльку, оцепенели, простертые вслед носилкам.
— Юля! Юленька!
Зинаида Тимофеевна подошла к ней, подняла с колен — на платье остались два зеленых пятна — и стала уговаривать ее.
— Да, да, я все понимаю. Но это выше моих сил. — Голос Сабины был слабым, убитым, как после похорон. — Это прикончит меня, запомните мое слово. С этим нельзя шутить, это прикончит всех нас…
