— Не будь тебя, не было бы и выборов, — подшучивал над женой Константин Федосеевич, давно смирившийся с ее общественными заботами.
Когда Марийка пошла в первый класс, Зинаиду Тимофеевну уже знали в школе, и она оказалась тем зверем, который сам бежит на ловца. Разумеется, она стала членом родительского комитета… А тут пошла целая серия соревнований под девизом: «Готов к труду и обороне» — школьное, районное, городское, областное, и Зинаида Тимофеевна, стоявшая, можно сказать, у истоков этого движения в Марийкиной школе, потеряла голову. Она добывала противогазы, носилки, перевязочные средства, она формировала команду — и тренировки, тренировки, тренировки.
Возле школы, стоявшей на открытом высоком месте, был сад, частично оставшийся от снесенных домовладений, на месте которых поднимались новые здания — так выросло и здание Марийкиной школы, — частично насаженный учениками на субботниках. Это возвышенное место — Полянка, неуловимо связанная все с той же улицей Соляной, с теми же обступившими ее горками и, разумеется, Бородаткой, тоже курчавилась зарослями сирени, боярышника, черемухи и тоже буйно цвела по весне, и светлое здание новой школы как бы плыло по бело-розовым волнам, под стремительно идущими высокими золотыми весенними облаками… В саду возле школы вспыхивали и звенели гарны, пестрели белые рубашки, красные галстуки — пионерские линейки, сборы, утренники, — и все трепетало, ходило на прохладном майском ветру, возглашало с юным, не знающим компромиссов энтузиазмом: будь готов к труду и обороне!
В саду, на площадке, где обычно проводились пионерские линейки, Зинаида Тимофеевна и устраивала тренировки своей команды.
Сначала она строила ее по ранжиру и делала перекличку, а ветерок овевал лица мальчишек и девчонок с обожженными весенним солнцем лбами. Ребята томились обязательным ритуалом, нервно перебирали брезентовые лямки противогазных сумок — скорее, скорее бежать, носить, перевязывать… Только бежать, только носить и перевязывать — никто не хотел быть в роли раненого или пострадавшего от иприта, — и все взгляды были обращены на Марийку. Но ее не надо просить и уговаривать, она потому и крутится возле Зинаиды Тимофеевны, она согласна, чтобы ее носили и перевязывали.
Она шла и ложилась на траву поодаль от выстроившейся команды, ее закрытые глаза, разбросанные ноги и руки должны были свидетельствовать, что она ранена на поле боя, изнемогает от потери крови. Сквозь смеженные веки оранжево и черно проникает солнце, слух ловит отдаленные команды мамы, и вот уже дробный топот, прерывистое дыхание приближаются к ней. Остановились, кинулись к Марийке, слышен треск разрываемого санпакета, к безвольно отброшенной ноге приложена палка, через минуту перебинтованная нога превращается в полено. Марийку, сотрясая ей внутренности, кидают на носилки, подхватывают, и она, стуча зубами, несется над самой землей… Теперь — никто не увидит — можно открыть глаза. Солнце бьет в них, и она не сразу видит в голубом, зеленом, огнистом свете устремленную вперед спину в белой рубашке, с красным клинышком галстука…
