Право собственности дает и другие странные права — отец становится господином над детьми, человек — над землей, домом, над фабрикой в городе, над полем.
«Я велю срубить эти яблони. Не того они сорта. Яблоки этого сорта больше не приносят прибыли».
«Но, сэр… ведь они… они так хороши, эти яблони… на фоне холма, на фоне неба». «Вздор. Слюнтяйство». Как все непросто.
Было бы нелепо думать, будто отец Мэри Грей человек бесчувственный. Все давалось ему очень и очень нелегко; смолоду он, наверно, лишен был многого, чего жаждал, чего ему отчаянно не хватало. Такова жизнь, кто-то должен направлять ход вещей. Собственность — это еще и власть, право говорить другим: делай так, делай эдак. Если долго и трудно чего-то добивался, тем сильней дорожишь завоеванным.
Возникло ли между Греем-отцом и старшим сыном подобие ненависти? «Она есть и в тебе, эта жажда власти, совсем как во мне. Но ты молод, а я старею». Восхищение смешивается со страхом. Если хочешь удержать власть, не годится признавать, что тебе страшно.
Дон до странности схож с отцом. Тот же упрямый рот и подбородок, те же глаза. Оба они рослые, неуклюжие. У молодого парня уже теперь отцова походка, и он так же хлопает дверьми. Оба на удивленье неспособны тонко мыслить и чувствовать, в обоих — тяжеловесная прямолинейность, та, что трудно, медленно, но неуклонно добивается своего. Джон Грей женился на Луизе Эспинуол, когда он был уже человек зрелый, на пути к успеху. Такие люди не женятся молодыми, очертя голову. А теперь ему уже под шестьдесят, и старший сын весь в отца, и в нем та же сила.
Оба страстно любят землю, у обоих страсть — обладать. «Это моя ферма, мой дом, мои лошади, коровы, мои овцы». Осталось уже недолго — еще лет десять, ну пятнадцать, а там отцу и помирать пора. «Да, хватка моя уже не прежняя. Все, что у меня есть, выскользнет из рук». Ему-то, Джону Грею, все, чем он владеет, досталось не так легко. Сколько понадобилось терпенья, сколько упорства. Только он один про это знает. Пять, десять, пятнадцать лет он работал, откладывал каждый грош, по кусочку, по ломтику перекупал землю Эспинуолов. «Дурачье!» Воображали себя аристократами, швырялись землей — то двадцать акров продадут, то тридцать, то пятьдесят.
Разводили лошадей, которым и одного акра не вспахать.
И притом они только грабили землю, ничего ей не отдавали, палец о палец не ударили, чтобы сделать ее щедрей, плодородней. Такие только и думают: я, мол, Эспинуол, я благородный. Не стану я спину гнуть, ходить за плугом. «Дурачье, не понимают, что если у человека есть земля, имущество, есть деньги, стало быть, на нем ответственность. Вот они-то и впрямь люди второго сорта».
