вание «персидского бунта». Бунт тут состоялся явный, а уж словечко «персидский» добавилось по признаку совершенного казаками горемычного похода.
Бунтари сгрудились возле Дикуна и Шмалько. У всех — разгоряченные, взволнованные лица, а в голове — одна дилемма: что предпринимать дальше? Дикун, уловив настроение большинства, сказал:
— На крепостную площадь и в казармы возвращаться нельзя. Хотя рвы вокруг крепости на одну треть еще не построены, все равно мы можем оказаться как в ловушке, прижатыми к берегам Карасуна и Кубани. Там нас легко могут расстрелять из пушек. Надо устраивать полевой лагерь.
— В каком месте? — из вторых или третьих рядов послышался вопрос.
— Да вот сразу от базара на север, к колодцу и кладбищу и разобьем свой бивуак.
Весь остаток дня казаки перетаскивали сюда палатки, оружие, снаряжение, прихватили немного продовольствия. Но провиант их пока не лимитировал: горожане и приезжие казаки щедро и сердобольно делились снедью с бунтарями.
В первый же день приезда в Усть — Лабинскую крепость Котляревский принялся нагнетать страсти — мордасти перед командованием дислоцированных там Суздальского и Вятского мушкетерских полков. Письменно настрочил рапорт об инциденте 6 августа, перечислил, кому из старшин бунтари нанесли телесные повреждения и моральные оскорбления, утверждал, что и его «намеревались в смерть убить». И настаивал на помощи в подавлении бунта.
С той цидулей сначала обратился к коменданту Усть- Лабинской крепости, подполковнику М. М. Белецкому — тому самому, кто организовал передислокацию сальяно- ленкоранских воинских частей и черноморских казаков из пределов иранского Азербайджана. Белецкий развел руками:
— Не могу. В моем распоряжении лишь часть Суздальского полка. Людей не хватает кордоны охранять.
Тогда Котляревский с тем же домогательством ткнулся к командиру Вятского мушкетерского полка генерал- майору И. И. фон Спету. Здесь прорезало:
— Отдам приказ двинуть к Екатеринодару часть своего полка, две роты Суздальского полка и две сотни донских казаков.
— Премного благодарен, — холуйски лебезил Котляревский перед генералом. — Дело‑то общее.
Ничего этого не знали Дикун, Шмалько и их соратники. Их лагерь притягивал многих горожан и приезжих казаков, людская масса переливалась в нем, как морское течение. Это‑то и давало повод Котляревскому и его доносчикам называть разноречивую цифру бунтарей: 500, 1000, 400. Снова 500, потом — 300 и опять 500. Совершенно не замысливая никаких последующих противоправных действий против правительства, вожаки движения сиро- мы предусмотрительно запасались показаниями свидетелей ярмарочного столкновения.
