Порою мне хочется служить Вашей светлости так, чтобы это было для меня менее выгодно, зато более лестно. Мои слова отнюдь не означают, что я жажду перестать быть Вашим должником; они означают только, что я желал бы им стать по своей воле: тогда я получил бы право гордиться тем, что разглядел и нашел человека, у которого счастлив быть в долгу без надежды когда-нибудь расплатиться.
Ваша светлость лишает меня всякой возможности соприкоснуться с Вами и не быть тут же взысканным Вашими щедротами, и хотя, по видимости, я только высказываю здесь свои к Вам чувства (что столь обычно в нашем расчетливом свете), я в то же время невольно преследую собственный интерес: Вашей светлости нельзя воздать должное, не получив при этом выгоды для себя. Конечно, кто не совершает безумств, тот не нуждается и в защитнике; но будь мы чужды ошибок, сила не находила бы себе применения, а добросердечие повода проявиться; там же, где эти достоинства налицо, жаль не воспользоваться ими, если ты все-таки натворил глупости; поэтому, сделав ложный шаг, должно искать зашиты у силы и добросердечия. К этому своего рода поэтическому силлогизму я прибегаю сейчас для того, чтобы склонить Вашу светлость взять под свое покровительство мою пиесу. Она хоть и не первый мой опыт, увидевший свет, но первое мое прегрешение в драматическом жанре, вернее, в поэзии вообще; надеюсь поэтому, что мне ее легче простят. Будь она поставлена тогда же, когда написана, в ее защиту можно было бы сказать больше. Незнание столицы и законов сцены послужило бы начинающему автору оправданием, на которое он уже не вправе уповать после четырех лет литературного труда. Тем не менее я почитаю себя обязанным заявить, что глубоко оценил снисходительность лондонских зрителей, так тепло принявших мою пиесу при всех ее недостатках, которые - не могу не признаться и в этом - были большей частью замаскированы искусной игрой актеров {8}: убежден, что умелое исполнение в высшей степени способствовало раскрытию всех выведенных мною характеров.
Что же до критиков, милорд, я не скажу ни дурного, ни хорошего ни о ком из них - ни о тех, чьи упреки справедливы, ни о тех, кто усматривает промахи там, где их нет. Защищая свою пиесу, я дам им всем один общий ответ (который Эпиктет {9} советует давать каждому хулителю нашего труда), а именно: "Если бы те, кто находят в ней недостатки, знали бы ее так же, как я, они нашли бы куда больше таковых". Разумеется, мне вряд ли следовало делать подобное признание, однако оно может пойти на пользу и мне: отчетливое сознание своих слабостей есть, на мой взгляд, первый шаг к их исправлению.
