Капитан выбежал из камеры, и в тюрьме воцарилась непривычная тишина ожидания...
Прошли сутки. Нам регулярно приносили еду, мы молча отказывались ее принимать.
Прошло трое суток. Никто не приходил к нам. На четвертые сутки начальник тюрьмы не выдержал и пришел:
— Вы не собираетесь кончать эту глупую затею?
Никто ему не ответил.
— Я спрашиваю?!
Молчание. Лежим, глядя в потолок.
Потоптавшись по камере, капитан ушел. Вечером на пятые сутки он пришел и коротко сказал:
— Все распоряжения по режиму и питанию я отдал. Кончайте голодовку.
Мы, конечно, с радостью прекратили вынужденное самоиздевательство: ведь мы и так были истощены строгим режимом тюрьмы, без свежего воздуха, на голодном пайке; эти пять суток были тяжелыми.
С этого дня воцарился новый порядок: надзиратели и офицеры с предупредительностью горничных и официантов выполняли любую просьбу — даже на рынок ходили!
Появились у нас газеты, книги из библиотеки, во все камеры выдали ватные матрацы. Тюрьма торжествовала победу.
Мы тогда еще не знали, почему так быстро сдался капитан. Лишь спустя несколько месяцев мы узнали, что в этот период по всему Союзу, во всех лагерях прошли восстания... Я лично тогда думал, что капитан просто не хотел вначале сообщать о голодовке начальству, надеясь ее сорвать, а когда увидел, что мы держимся, то испугался нагоняя за несвоевременное сообщение о «бунте» и почел за благо уступить. Может быть, и это сыграло роль в рассуждениях нашего злосчастного начальника тюрьмы, который, наверно, по ночам проклинал тот час, когда к нему прислали этих политзаключенных! В довершение ко всему, над ним все смеялись: его авторитет был навсегда подорван, и режима в тюрьме просто не было!
Однажды, спустя примерно две недели после нашей маленькой победы, открылась дверь камеры, и надзиратель объявил:
— Двое из камеры — к начальнику тюрьмы!
Мы переглянулись: это было ново. Никогда еще и нигде в тюрьмах и лагерях не вызывались представители. Наоборот: считалось, что всякое представительство — бунт. Желание разъединить людей — главное желание советских властей, и поэтому всюду ищут зачинщика, и всегда требуют: говори только за себя! А тут вдруг: представители от камеры! Послали меня и Виктора.
Привел нас надзиратель в административный корпус и ввел в кабинет начальника тюрьмы: там уже было человек 20 заключенных из разных камер. Мы шумно здоровались с теми, кого знали, знакомились с незнакомыми и известными нам лишь по фамилиям, а надзиратели приводили все новых «делегатов»!
