Это была явная «амнистия». Не теряя времени, мы пошли в барак санчасти, где и была больница. Для проформы доктор Гефен — такой же заключенный, как и мы, — осмотрел нас, проставил повышенную температуру; мы уже хотели уходить, но вошел начальник санчасти, молодой и неопытный врач — офицер, присланный сюда на практику. Вместе с ним вошел какой-то блатной:
— Начальник, больной я, положи в больничку... — гундосил он.
— Да что у тебя болит?
— Так я ж говорю — ложку я проглотил.
— Врешь ты, нельзя ложку проглотить.
— Да проглотил же я ее, начальник...
— Никогда не поверю, врешь ты! — отмахнулся врач.
Но парень уже озирался по сторонам: увидев на столе самопишущую ручку, он подошел, взял ее и, не успел врач ахнуть, как тот проглотил ручку... Врач ошарашенно смотрел на этого человека, не зная еще, что здесь это довольно обычный прием блатных, стремящихся любой ценой попасть в центральную больницу, где можно достать морфий...
— Направьте его срочно на операцию, — обратился врач к Гефену.
А в комнату уже входил следующий «больной» блатной.
— Доктор, «посади на крест», — что на нормальном языке означает «дай освобождение».
— Ты что, болен, что ли? — осторожно спросил военврач.
— Ну, да, болен. Живот болит. — И здоровенный вор приоткрыл бушлат: за поясом у него был заткнут топор...
Мы быстро вышли: подальше от греха!
Мы с Виктором решили выйти на работу: надо было «легализовать» освобождение из БУРа. В бараке нас вечером встретили шутками и объятиями.
— А он, мятежный, ищет БУРа, как будто в БУРе есть покой, — перефразировал Лермонтова Олег Бедарев, московский журналист и поэт. Один из зэков, обнимая Виктора, говорил:
— Хочешь, я тебя порадую новой эпиграммой?
— Конечно, давай!
— Траур из черных и алых лент,
Умерли Сталин и Готвальд Климент…
В трауре лица стальные —
Когда же умрут остальные?»
Барак хохотал. Эпиграмма, действительно, была хороша.
Утром был страшный мороз – за 40 º Виктор сидел на нарах, пришивая к тоненькой лагерной куртке воротник от свитера – хоть горло защитить! Кто-то, увидя это, бросил:
— Все равно отберут на «шмоне».
— Ну, авось проскочу: «пролетариату нечего терять, кроме своих цепей», — отшучивался Виктор.
Тесная толпа, из 4-5 тысяч зэков сбилась в, коридоре из колючей проволоки; над людьми стояло облако изморози от дыхания. Прожектора резали темноту на клинья, за забором лаяли собаки конвоя.
Но вот открылись ворота, начался «шмон», и пошли обысканные пятерки к конвою за ворота.
