— Эй, как жизнь у моего брата-датчанина?
— Что за дела, что случилось?
— Маленькая авария.
— Я вижу.
— Покатаешь меня — расскажу.
Он кричит что-то по-арабски товарищу в магазине. Я аккуратно качу кресло по улице, стараясь избежать тряски. Он лопает шаверму.
— Сколько их было?
— Человек шесть-семь. Ты знаешь, перед тобой я выделываться не буду.
— Да я знаю, что тебя так просто не возьмешь. Это полиция была?
— Нет, какая полиция. Помнишь парня с татуировками? С квадратными такими пауками?
— Да.
— Я ведь думал, он просто дурак, который не понимает, что делает.
— А он не дурак?
— Дурак, но те, кто его послал, не дураки. Они точно понимали, что делали.
— Кто?
— Ребята на больших мотоциклах. С рисунками на жилетах. Заслали его, чтобы освоить новую территорию. Бедному простофиле намекнули, что, если сможет толкать у меня, его примут в банду.
— И им не понравилось, что ты отделал их дружка?
— Можно и так сказать.
— И что теперь? С тобой-то что?
— Да ничего особенного, посижу вот немного в коляске. Нога сломана в трех-четырех местах. Ты бы меня видел, до сих пор синяки по всему телу, ребро сломано.
— И теперь все?
Он знаком просит остановиться у мусорного бака. Выбрасывает остатки шавермы, вытирается салфеткой и отправляет ее туда же. Мы едем дальше.
— Я в принципе мог бы подвести под этим черту. Ну, знаешь, око за око. Я ведь не просто пожурил его тогда.
— Но ты этого не сделаешь?
— Ну, ты знаешь, как обстоят дела, я ведь не единственное заинтересованное лицо. Для моих знакомых речь здесь идет обо всем районе и о том, у кого хер длиннее. В следующие выходные приедут парни из Оденсе с подкреплением из Германии. Смотри, Ник, никогда не шути с этими ребятами.
— Не буду.
— Они приедут, чтобы устроить Армагеддон.
Я качу перед собой кресло, мы переходим дорогу. Когда голос Кемаля раздается вновь, он звучит уже менее уверенно.
Кемаль говорит:
— Помнишь, ты напился? Здорово напился. В тот вечер мы были в городе, на этой вот дискотеке. Ана, я и ты. Помнишь?
Я киваю.
— И ты напился, по-настоящему. До невменоза. Сидел кулём за столиком.
Я снова киваю.
— Я танцевал с Аной, думаю, ты знаешь. В этом не было ничего такого. Зато она с другими не крутилась, а потанцевать ей хотелось.
Я смотрю на него, на этот раз не киваю.
— Ну вот, мы были на танцполе. И она чуть пододвигается и говорит что-то, а я не расслышал. И я наклоняюсь и… такие вещи, она мне на ухо сказала такие вещи… Ты понимаешь? То, чего ей не надо было говорить. Не мне.
