— Я поднимусь, услышу. Квартира?
Назвала и убежала, махнув набористым подолом; я глубоко задышал: нужно вольно сейчас говорить, должен, у меня дрожит голос — воздуха не хватает. С ней я стиснуто говорю; пахнет гарью — несет со двора костром. Вверху хлопнули двери, без слов, должны — разные двери, по звуку — одна. Только делала вид, что провожает соседку. Идти.
— Скорей. — Она манила с порога душистой, вечерней, незнакомой квартиры с девичьим диваном, зеркалом на тумбочке, уставленной духами, тушью, баночками, игольницами, копилками, с наклеенным календарем и швейной машиной, купленной впрок.
— Хочу тебе сказать. Нравитесь вы мне. Хорошая ты девка. — И я задохнулся, незряче тронул ее руку, сухую, покорную, не ответившую. — Как хоть это делается. — И отпустил.
— Да проходите! Спасибо. Но во мне много плохого…
— Например?
— Всего, сразу, не… Я — не хозяйственная!
— Этого не потребуется.
— Заходите же! Вдруг кто-то выйдет… Смотрите на меня. Хоть сейчас не смотрите на пол! Квартера высоко, здесь их нет.
— Я в твоей квартире могу месячный план… Надо по-быстрому глянуть ваш подвал.
Теперь она, будто захлебнувшись, нашла мою руку и бегло пожала коротким усилием — раз; глаза, всегда серьезноудивленные, не улыбаются.
— Вы не можете потом…
— Потом нет времени. Ты ведь поднималась позвонить, чтобы ехали за мной.
Я отцепил ее, слетел вниз, захлопнув пасти вечерним лавкам ударами дверей, ломанулся в подвал — закрыто, дернул ближайшую бабку:
— У вас там ничего не горело? Давно пахнет? — Упал наземь и внюхался в кошачий ход, выпиленный в дверце: да. Из подвала несло гарью.
А как споро уже неслось ко мне население, как на подбор юное мужичье, стриженое, в рабочих спецовках!
Я ринулся за дом, увернувшись от растопыренных рук, продавил колючки-кусты, долбанул коленом впотьмах о железный заборчик, но перепрыгнул и ослеп от удара в морду, но мужик поспешил, не все еще подоспели, и ногу выставил — я, не отрывая от морды рук, пинком сбил ему ногу, он просел и на миг потерял свои руки, и взмахом от пояса, снизу вверх! я закатал ему кулаком по губам и попрыгал, корчась от при каждом шаге от боли стонущего колена, прямо под машины, на проспект, и на асфальте уже медленней, руку подняв: не давите! Обдувало бензинным ветром, горячей гарью — возят свеклу, в спину грозили, стараясь народнее, с матом:
— Крыс напустил! Отравитель… Попадешься!
Посреди проспекта я сел, изнемог, уткнулся в несчастную коленку: черт вас… в каких местах пришлось доживать, перестал стонать — стоны никого не разбудят, ничье сердце не тронут, что вон ему плохо, вдруг он… Просто — теперь некому! Сейчас пройдет. Кто-то светит, не дает поднять глаза свет; вот погасили, я увидел «Скорую помощь» и врача, глуховато орущего:
