— Только то нешта…
— Вот за пастушню готовь, — помолчав, сказала баба, — сбуви теплой нетути… стройка валится, того и гляди — задавит… хлеба до Аксиньи-полухлебницы нехватит… картошка вся… полежишь тут!
— Ну, авось проживем как-нибудь, — равнодушно произнес мужик, — слава богу, не до креста дошли… Дакась умыться!
Он подошел к стоявшей близ порога лоханке и, засучив рукава, подставил пригоршни. Баба зачерпнула в кружку воды и, став около него, начала поливать ему в пригоршни воду. Мужик зафыркал.
— Холодная кака! — сказал он.
— Ну, барин! — улыбаясь, ответила баба, — испугался… небось, красивши будешь… еще, что ли?..
— Нет, будя!
— Мойся! Може, кака полюбит…
— Про меня-то что толковать?.. Ты-то вот тамотко не запаздывай…
— Загуляю, мотри, с солдатами…
— Что зубы-то скалишь?.. Очень просто… тебе все смешки да хаханьки… пристанет какой… ишь ты у меня какая ладья, бог с тобой… Кабы тебя да на харчи, на настоящие, на том свете никуда не пустили бы…
— Будя болтать-то, что не надать. Иди, давай скотине-то, а я печку затоплю, самовар сейчас доспеет… Ступай, ступай, лень!.. Ваня домашний… Лось!..
— Ну, ну, — усмехаясь, произнес мужик, с любовью и лаской поглядывая на свою красивую, высокую, румяную бабу, — успеешь! Успеешь, тетка Агафья…
— Отстань, лешман, нашел время играть…
— А-а-а, не любишь! — засмеялся мужик. — Щекотно?.. а ты ничего… пора любить, не махонькая… Где картуз-то?
— Лоб-то бы перекрестил, — сказала баба, — тогда и шел бы, блаславясь… татарин! На, вот, твой картуз… Все подай яму, чисто барин какой.
— А то кто жа, ты как думаешь?.. Знамо, барин! Бог я твой и царь: что хочу, то и делаю.
— Накась, вот чего не хошьли! Очень-то я тебя испугалась… нужен ты мне, как в петровки варежки.
Мужик засмеялся и, надев фуражку, вышел за дверь, плотно прихлопнув ее за собой…
— Темно! — крикнул он из-за двери.
— Ладно! — ответила баба, — авось, лоб не расшибешь, а и расшибешь, так наплевать!..
Управясь по хозяйству, напившись с мужем чаю, Агафья стала «сряжаться» в дорогу. Она надела на себя все, что похуже, с той целью, чтобы там, куда она шла, обратили на это внимание и, глядя на ее «одежу» и «обужу», подумали: «Вот, мол, молодая бабенка идет, мол, в такое место, а как, мол, одета… стало быть, мол, плохо живут».
Ноши у ней с собой никакой не было, если не считать фунта три-четыре белых сушеных грибов, которые она несла, как деревенский «гостинец», в подарок, рассчитывая, что это тоже не вредит и что «сухая, мол, ложка рот дерет»…
