— О чем потолкуем? — спрашивает Леонард.
— Не знаю. О чем ты толкуешь, когда звонишь посторонним людям?
— Ни о чем таком. О всякой всячине.
Вся моя неловкость вдруг улетучилась.
— Ладно. Значит, всякая всячина. Давай.
И мальчишка дал. Битый час не закрывал рта. Я много чего узнал про езду по шоссе у Лос-Анджелеса наперегонки с луной и про одолженные автомобили с ключами зажигания, забытыми в замке. В гонках никто не выиграл, а ему самому, кстати, уже пять лет. И еще есть одна тетя, которую зовут Розалита (они навещали ее в тюрьме), и он думал, она ему бабушка, но оказалось, у него вообще нет бабушки. А родился он раньше срока, его маму звать Перл, и они уехали из Лос-Анджелеса, так как мама считает, что здесь безопаснее. Фамилии у него никакой нет, и он провел массу времени в больницах. У них ужасно чисто, мама любит, чтобы было чисто, и миссис Моралес, квартирной хозяйке, нравится, в каком порядке Перл содержит дом. Сейчас Перл прибирается в другом доме и попросила миссис Моралес приглядывать за ним, но миссис Моралес, как всегда, спит перед телевизором, и он совсем один. Когда он вырастет, то заведет хорошую большую собаку, совсем как та, что каждый день гуляет по нашей улице в шесть утра, неужели я ее не видел?
— Шесть утра, — говорю. — В такое время я всегда дрыхну без задних ног.
В ответ он рассмеялся.
И рассказал мне еще много чего.
Повесив трубку, я почувствовал на себе взгляд Кэхилла.
— Что все это значит?
— Это соседский мальчишка.
— Значит, у соседей есть ребенок?
— До сегодняшнего дня я сам об этом не знал.
— А откуда у него твой личный номер?
— Я ему сказал. Когда мы разговаривали с ним через окно. Я диктовал, а он набирал. Потом я ему объяснил, как пользоваться повторным набором номера.
Кэхилл пялился на меня с минуту. Годков ему поменьше, чем мне, да и мне самому-то было тогда всего двадцать пять. Прическа у Кэхилла такая: сверху волосы длинные, а по бокам пробрито. Сегодня у него на макушке торчал уродливый вихор. Наверное, спал плохо, ворочался с боку на бок и встал не с той ноги.
— Зачем? — спрашивает.
— Блин, Кэхилл, я и сам не знаю. Что тут такого? Бедняга предоставлен самому себе. Со скуки звонит посторонним людям. Уж лучше я буду для него таким вот чужаком, с кем можно поболтать о том о сем.
У Кэхилла в башке имеется обширная картотека моих эксцентричных и безрассудных поступков. Сейчас она, несомненно, пополнилась. То-то он вдруг затих.
В десять часов вечера телефонный дребезг вырвал меня из дремоты. Обычно я не ложусь так рано, но накануне я спал не больше двух часов. Впрочем, это долгая история.
