Князь Борис едва не принял за изваяние человека, недвижимо стоящего близ нового большого креста, на котором медно светилась квадратная табличка:
Девица Елизавета Васильева дочь Романовская
Родилась в 1797 году августа 26 дня.
Скончалась в 1817 году августа 23 дня,
Не дожив до совершеннолетия
Один год и три дни.
Прими, Господь, душу ее
И не оставь своим прощением.
Человек стоял, сгорбившись, и лишь отдаленно напоминал отставного поручика Кекина, потому Болховской весьма нерешительно произнес:
— Нафанаил Филиппович, это ты?
Кекин обернулся не сразу, и князь Борис поежился, встретившись с его взглядом. Так смотрел на него под Дрезденом смертельно раненный и доживающий последние минуты жизни корнет Ухтомский.
— Я, — еле слышно ответил Кекин.
— Эко тебя скукожило, — не нашелся более ничего сказать Болховской, с тревогой глядя на фронтового товарища. — Не стоит она того, чтобы из-за нее так убиваться.
— Знаю, — тихо ответил Кекин. — Все знаю. А вот поди ж ты, точит и точит…
— Ну, это всегда так, — с участием посмотрел в глаза Нафанаилу Борис. — Потом проходит… Коляска дорожная у ворот — не твоя ли? — спросил он, дабы перевести разговор на другую тему.
— Моя.
— Уезжаешь куда?
— Уезжаю. В имение свое под Нижним Новгородом.
— Вот это правильно, — одобрил решение товарища Болховской. — Развеяться тебе теперь самое время. Да и заботами нагрузиться не мешает. Забота, сам знаешь, отвлекает, — положил руку на плечо Кекина Борис. — Где забота, там и работа. А работа, она, брат, лечит. По себе знаю.
— Да, лечит, — эхом отозвался Нафанаил.
— А мы тут с Анной в Петербург собрались. Может, с нами? — искренне предложил Болховской.
— Да нет, благодарствуй, — ответил Кекин, и взгляд его несколько оживился. — В имение свое поеду. Запустил я его, так что заботами загружусь под самую завязку.
— Ну, смотри, — протянул Нафанаилу руку Борис. — Главное, не кисни.
— Удачи тебе, — пожал руку князя Кекин. — Передавай мой поклон Анне Петровне.
— Передам. Прощай, — приложил два пальца к киверу Болховской.
Дед лежал на прежнем месте — в фамильном склепе Болховских под стелой белого мрамора. Борис снял кивер, поклонился в пояс.
— Вот такие пироги, Борис Сергеевич, — доложил он деду. — Женюсь скоро. На самой лучшей женщине на свете. Ты ее знаешь, и, верно, одобрил бы мой выбор. — Болховской надел кивер и вытянулся во фрунт. — А покуда отбываю в столицу, ибо служба зовет. Когда вернусь, не знаю, но по прибытию тотчас навещу тебя, как обычно.
