— Батюшка!
— Петр Антонович! — одновременно воскликнули Анна и Болховской.
— Не перечьте мне! С вами, Борис Сергеевич, вечно одна маята и докука. Надеялся я, что вы угомонились, но вижу, что не будет ей с вами спокойной, благостной жизни!
— Спокойной жизни я ей и не обещаю, да она и сама не позволит. В одном поклясться могу, что буду любить и лелеять Анну до своего смертного часа, — пылко воскликнул Болховской. — Жизнь за нее отдам.
— Батюшка, голубчик, пожалей меня! — присоединилась к мольбе Бориса Анна.
Лицо командора было непроницаемо. В отчаянии она опустилась перед отцом на колени и потянула за собой Бориса.
— Не сойдем с этого места, пока не дадите своего благословения!
В аллее наступила напряженная тишина. Командор растерянно посмотрел на две склоненные перед ним головы, пожевал губами, насупил брови и, тяжело вздохнув, сказал:
— Поступайте, как знаете.
— А благословение? — подняла на него ясный взор Анна.
— Оно всегда с тобой, егоза, ты же знаешь, — проворчал Петр Антонович, резко развернулся и, заложив руки за спину, двинулся к дому.
— Ох, Аннета, и нелегкая эта участь быть твоим женихом. Эдак у меня точно коленки назад повыворачиваются, как у кузнечика, — прошептал Анне Болховской, поднимаясь с колен. — Одно утешает, что оно того стоит.
Дорога в Петербург лежит через Москву. А в Москву надлежит ехать Старым Московским трактом, проходящим через Адмиралтейскую слободу. Однако карета князя Болховского, миновав крепость, повернула на Седмиозерский тракт, держа путь в Кизическую слободу. Возле погоста Кизического монастыря карета остановилась.
— Ты пойдешь? — спросил Борис.
— А можно я подожду тебя здесь? — вскинула на князя глаза Анна. — Меня почему-то пугает, что придется смотреть на эти могильные плиты и кресты.
— Если мне не изменяет память, ты никогда ничего не боялась, — удивился Болховской. — С каких это пор ты стала такой пугливой?
— С тех самых, как стала твоей невестой. Странно как-то это на меня действует, — посмотрела она лукаво на Бориса. — А ты ступай, только недолго. А то я затоскую и умру.
— Ладно, ты, пожалуйста, не уходи никуда, — улыбнулся Борис.
— Не уйду, — тихо ответила Анна с нежными интонациями в голосе, каких, кроме князя Бориса, никто еще не слышал в сем подлунном мире. — Даже и не надейся.
Борис открыл дверцу и, не опуская откидных ступенек, ловко спрыгнул на землю.
«Мальчишка», — подумала Анна и улыбнулась.
Борис мельком глянул на дорожную коляску с притороченными баулами и откидным кожаным верхом, одиноко стоящую прямо у ворот кладбища, и пошел, позвякивая шпорами, по пустым в этот час аллеям кладбища. Вот могила князя Трубецкого, за ней обелиск поручика Ильина с барельефами и мраморная плита над могилой Вареньки Коковцевой, первой жертвы Романовской. А вот и могила самой Лизаньки под дубовым крестом, вместо коего, верно, лучше бы подошел осиновый кол. Но немногие знали настоящую причину ее смерти, а сведущие предпочитали помалкивать. К чему выносить сор из избы? Да и жаль было матушку Романовской, Амалию Ивановну, и по сей день безутешную в своем горе. Посему схоронили Лизавету не как убийцу, а по традиционному христианскому обряду, дабы грешная душа ее пребывала в покое и не теряла надежды на воскресение. Ведь любовь сродни болезни, а иногда и сама болезнь…
