— Даже не мечтай! — отрезала Анна. — Я что, зря старалась? Целых четыре дня выслушивала бесконечные наставления Эрнестины о том, как обворожить мужчину, как улыбаться, когда томно вздохнуть, а когда глазки потупить. А бесконечные примерки! За эти дни я почувствовала себя подушечкой для иголок! А наряды! Куда я их дену? Горничным раздам? Нет уж, друг мой, взялся за гуж — не говори, что не дюж.
— Аннета, дорогая, — примирительным тоном произнес князь, — ценю твои усилия. Но это слишком опасно, я не могу тобой рисковать. Пойми меня.
Он взял ее руку, затянутую в кружевную митенку, поднес к губам и нежно поцеловал. Легкая дымка окутала мир, как будто издалека доносились голоса людей, грохот экипажей, щебет птиц, но все это было миражом. Настоящим, до боли реальными были только его темные кудри, склоненные над ее рукой и тепло губ. Вновь по телу побежали огненные ручейки, наполняя его трепетом и истомой.
— Вот и договорились, — чуть хрипловато прошептал он, подняв голову и взглянув ей прямо в глаза.
Что?! Анна тряхнула головой.
— Со мной твои штучки не пройдут! — решительно заявила она, но голос-предатель дрогнул, выдавая ее волнение.
— О чем ты? — удивленно приподнял темные брови Болховской.
— Не забывай, я все твои кунштюки касательно дамского обольщения на перечет знаю. Мастерски проделано. — Она ехидно усмехнулась. — И ты их обязательно пустишь в ход. Когда мы начнем осуществлять наш план.
— Нюта…
— Поздно, Борис. Военная кампания началась. Неужели не понимаешь, что ты уже дал прекрасную пищу для пересудов, чуть ли не силой затащив меня, — она оглянулась вокруг, томно вздохнула, отчего ее грудь туго натянула ткань лифа, еще резче обозначив золотистые округлости, — в это премилое уединенное местечко.
Борис невольно окинул ее взглядом и нервно сглотнул.
— Чертовка, — пробурчал он. — Хорошо, будь по-твоему. Только при первом намеке на опасность вон из города и из губернии тоже. Обещай!
— Все, что угодно, милый, — промурлыкала Анна, поднимаясь со скамьи. — А теперь верни меня обратно. На сегодня мы достаточно эпатировали публику.
Следующий час для Болховского был полон неожиданностей, и не всегда приятных. К последним относилось то, что каждый из встретившихся знакомых, считал своим долгом сначала с недоумением таращить глаза на Анну, потом, заикаясь от изумления, рассыпаться в слащавых комплиментах и пускать слюни чуть ли ей не в декольте. К концу променада вокруг прелестной графини Апраксиной и преображенной Анны вился целый рой поклонников. Борис со снисходительной усмешкой поглядывал на их ужимки и прыжки, но спустя некоторое время почувствовал, как где-то в глубине него начало нарастать глухое раздражение. Они что, слепые? Это же Анна. Мадемуазель Косливцева — чудачка и синий чулок. Что в ней изменилось, кроме платья? Ничего. С чего вдруг такая ажитация? Борис чувствовал, что закипает, как походный самовар.
