Когда наши подруги увидели, что военные действия близятся к победному концу, они очнулись от первоначального замешательства и принялись готовить бойцам обильный завтрак. Покуда они хлопотали на кухне, мы успокоили встревоженных соседей, воспользовавшись одним из бесчисленных удостоверений Евгения, а затем, рассевшись в гостиной вокруг стола, стали обмениваться впечатлениями о происшедшем. Шуток и смеха, как всегда, хватало, однако на душе у нас было неспокойно: нам было ясно, что дело уже не сводится к банальным рэкетирским разборкам и что на сей раз бандитов использовала втемную какая-то третья сила, по непонятным причинам решившая расправиться с безобидными поэтами. Что это за сила, можно было выяснить только из допроса пленных, но его мы решили отложить до окончания трапезы, неожиданно ощутив зверский голод. Однако все получилось вопреки нашим намерениям: когда из кухни потянулись аппетитнейшие запахи, бандиты в ванной принялись изнутри колотить в дверь. "Начальник, — заорали бандиты, — а мы когда харчеваться будем?! Ты если посадил, то кормить обязан! Хуй ли голодом моришь?! Чифан давай! Мы тоже люди!" Было очевидно, что, оказавшись взаперти, негодяи сразу почувствовали себя в своей стихии и немедленно вспомнили о правах заключенных, о которых в последнее время не устают талдычить "Эмнести интернэшнл" и прочие зловредные организации (недаром слово "amnesty" переводится с английского как "сознательное попустительство").
Евгений подошел к двери в ванную и рявкнул: "Слушайте, вы, душегубы! Кто первым расколется, того отпущу". В ванной наступила тишина, которая через пару секунд сменилась ужасным шумом. "Я все скажу, братан! — кричал кто-то, а другой отталкивал его от двери и кричал сам: "Я первым сдался, его не слушай!" Еще кто-то рвался к двери и голосил: "Командир, он врет, он в тебя стрелять хотел! Отвали, преступник!" Вскоре в ванной возникла потасовка, сопровождавшаяся звуками ударов, нецензурной бранью и жуткими угрозами. Отчаявшись извлечь какую-либо полезную информацию из этого безобразного шума, Евгений рявкнул: "А ну молчать, козлы! Если не заткнетесь, сейчас солярки под дверь налью и запалю на хуй. Говорите четко и ясно: кто вас послал?" На некоторое время все стихло, а затем кто-то уныло прогнусавил: "Ты чего, мужик? Нас же замочат за базар". Евгений не стал возражать и обратился ко мне: "Андрей, принесите, пожалуйста, канистру с соляркой. Она стоит как раз за вами". Я обернулся и с удивлением увидел двадцатилитровую канистру там, где, как я мог бы поклясться, еще минуту назад ничего не было. Однако канистра не потребовалась — из ванной донесся звук оплеухи и крики: "Ты чего гонишь, петушина? Сгореть захотел? Командир, идем в сознанку, все нормально!" Евгений терпеливо ждал, и вот наконец имя заказчика налета было названо. Мы с Евгением тревожно переглянулись: имя пославшего бандитов человека широкой публике, возможно, ничего не сказало бы, но мы-то знали, что он является правой рукой моего тестя — сверхпрезидента. Не переставая сосредоточенно размышлять, Евгений отошел от двери в ванную, взял канистру, вернулся и принялся лить под дверь маслянистую жидкость. Бандиты взвыли от ужаса, но Евгений уже чиркнул зажигалкой, и дверь содрогнулась под напором вспыхнувшего в ванной пламени. Негодяи дико вопили и звали на помощь пожарных и милицию, однако эти звуки все же меньше отвлекали нас от раздумий, чем прежние нахальные требования. Сидя вокруг стола и перебрасываясь скупыми фразами, мы вскоре пришли к неизбежному выводу, что ситуация требует нашего срочного возвращения в Москву. Я вздохнул, поднял голову и увидел Надежду: она напряженно вслушивалась в наш разговор, и ее фиалковые глаза постепенно наполнялись слезами. Когда все было сказано, Евгений поднялся, подошел к двери в ванную и щелкнул шпингалетом. Бандиты, черные от копоти, матерясь и отталкивая друг друга, вывалили на лестницу и с шумом покатились вниз, словно черти, вырвавшиеся из ада. Я посмотрел в окно и увидел, как шарахнулись от них старушки, гулявшие во дворе. "Не плачь, Надежда, — задумчиво произнес я. — Все будет хорошо".
